Коринф поднялся на лифте и прошел по длинному тихому коридору, благоухающим розами после дождя. Подойдя к палате Шейлы, он заметил, что дверь приоткрыта, и, замешкавшись на пороге, сначала заглянул внутрь. Палата напоминала лесную беседку – папоротники, деревья, слабый щебет птиц, устраивающих гнезда, где-то шумел водопад, в воздухе витал аромат земли и зелени. Почти все искусственное, подумал он, но ей здесь уютно…

Питер подошел к кровати, стоящей под освещенной солнцем ивой.

– Здравствуй, милая.

Как ни странно, Шейла совершенно не изменилась. Она выглядела точно так же, как в день их свадьбы, молодо и свежо, волосы завивались мягкими кудряшками вокруг овала все еще немного бледного лица. Жена подняла на него блестящие глаза. В белой ночной рубашке, позаимствованной из домашнего гардероба, Шейла выглядела подростком.

– Пит.

Он наклонился и поцеловал ее, очень нежно. Она ответила, но как-то отстраненно, почти как чужая. Питер заметил, что на пальцах, гладивших его лицо, не было обручального кольца.

– Ты жив, – Шейла произнесла фразу с некоторым удивлением. – Ты вернулся.

– К тебе, Шейла, – ответил он и присел на край постели.

Она покачала головой.

– Нет.

– Я люблю тебя, – беспомощно произнес он.

– Я тебя тоже любила. – Голос звучал тихо, словно доносился издалека, в глазах светилась мечтательность. – Поэтому так и поступила.

Коринф выпрямился, отчаянно стараясь успокоиться. В голове грохотали громы.

– Я тебя плохо помню, – пожаловалась Шейла. – Кажется, немного задело память. Такое ощущение, что все это было много лет назад. Ты – мечта, в которую я когда-то была влюблена. – Она улыбнулась. – Как ты исхудал, Пит! И стал какой-то жесткий. Все стали такие жесткие.

– Нет. Все беспокоятся о тебе.

– Это беспокойство другого рода. Не то, какое я знала. Ты больше не Пит. – Шейла села на кровати, слегка повысила голос: – Пит умер во время перемен. Я сама видела, как он умирал. Ты хороший человек, и мне больно на тебя смотреть, но ты не Пит.

– Не волнуйся, дорогая.

– Я не могла без тебя жить. И не хотела вешать тебе – или себе самой – на шею такое бремя. Теперь я вернулась. Ты не представляешь, как это чудесно. Сиротливо, но чудесно. Я обрела покой.

– Я все еще хочу тебя.

– Не лги. Разве ты не видишь? В этом нет нужды. – Улыбка из тысячелетнего прошлого. – Ты можешь сидеть здесь с застывшим лицом, но меня не обманешь – ты не Пит. И все-таки я желаю тебе добра.

Он, наконец, дал волю чувствам, отринул самоконтроль и логику, опустился у кровати на колени и заплакал. Шейла утешала его, как могла.

Глава 20

В центре Тихого океана, рядом с экватором, вдалеке от населенного мира затерялся остров. Старые морские пути и сменившие их трансокеанские авиалинии обходили его стороной. Атолл пребывал в полном распоряжении солнца, ветра и крикливых чаек.

Люди долго о нем не знали. Коралловый риф слепо и терпеливо рос, дни и ночи волны перемалывали жесткие кораллы в подобие почвы, после долгого путешествия здесь находили свой дом семена растений. Прибой приносил кокосовые орехи, на острове выросли пальмы. Когда из-за горизонта появилось каноэ, пальмы простояли на острове не одну сотню лет.

На берег высадились полинезийцы, высокие коричневые люди, чье племя блуждало по свету в поисках Гаваики, прекрасной прародины.

Мужчины были покрыты солью и солнцем и не задумывались о том, что проделали путь в тысячи миль через пустоту, потому как им служили проводниками звезды, великие морские течения и собственные руки, чтобы грести, – тохиха, хиоха, итоки, итоки! Вытащив лодку на берег и принеся жертву богу с акульими зубами Нану, пришельцы вплели в волосы цветы гибискуса и пустились в пляс – новый остров им очень понравился.

Они уплыли, а на следующий год, или через два года, а может, и через три – океан велик, а у времени нет ни начала, ни конца – пришельцы вернулись и привезли с собой свиней и женщин. Ночью на пляже пылали высокие костры. Вскоре появилась деревенька, состоящая из крытых пальмовыми листьями хижин, в прибое резвились голые коричневые дети, рыбаки на входе в лагуну с веселым смехом ловили рыбу. Так прошло сто лет или двести, пока не появились бледнокожие люди.

Их большие каноэ с белыми крыльями заходили на остров всего несколько раз, тут нечем было поживиться, но и этого хватило, чтобы исправно доставить смертельный груз оспы, туберкулеза и кори, отчего коричневых людей осталось совсем мало. Благодаря притоку чужой крови у туземцев развился какой-никакой иммунитет; настало время плантаторов-заготовщиков копры, религии, дамских платьев и международных конференций, решающих вопрос о том, какой большой деревне на другом конце света должен принадлежать атолл – Лондону, Парижу, Берлину или Вашингтону.

Сложился местный modus vivendi, включавший в себя копру, христианство, табак и торговые шхуны. Островитяне, к этому времени представлявшие собой смесь нескольких рас, не жаловались, хотя подчас от тягот сводило скулы. Когда один из местных молодых людей, благодаря сложному стечению обстоятельств попавший на учебу в Америку, вернулся и начал вздыхать о прежних временах, его подняли на смех. Туземцы плохо помнили эти времена, о них рассказывали сменяющие друг друга миссионеры, а у тех была своя выгода.

И вот какой-то начальник в кабинете на другом конце света вдруг решил, что остров может принести пользу. То ли как база военно-морского флота, то ли как место для проведения испытаний – бледнокожие люди очень много воевали, а в свободное время только и делали, что готовились к новой войне. Кому и зачем понадобился атолл, уже не важно – людей на нем больше не было, а чайкам все равно. Туземцев переселили на другие земли, где они несколько лет мучились тоской по родине. Никто на это не обращал внимания, ведь остров был нужен для защиты свободы. Со временем старики вымерли, а молодые уже ничего не помнили. Тем временем бледнокожие немного побеспокоили чаек – понастроили высоких домов и наполнили лагуну кораблями.

Потом по неведомой причине остров бросили. Или согласно какому-то договору, или из-за проигранной войны, а может, в результате экономического краха. Зато ветер, дожди и ползучие растения, как оказалось, не проиграли схватку, а лишь на время отступили и теперь вернулись к своей разрушительной работе.

Люди несколько веков мешались под ногами у бесконечной смены дней и ночей, дождей и ураганов, но теперь ушли. Прибой набегал и грыз риф, прохладные подводные течения подтачивали его основание, однако кораллов было много, и они продолжали размножаться. Остров мог простоять добрый миллион лет, торопиться было некому и некуда. Днем в воде резвилась рыба, в воздухе висели чайки, пальмы и бамбук росли с невероятной скоростью. По ночам луна заливала прибой холодным светом, могучая акула, патрулирующая вход в лагуну, оставляла в воде фосфоресцирующий след. Мир и покой.