— Я е я, — голосили они. — Е я я.

Мы прошли сквозь ряд офисных перегородок к центру. В мягком кресле из белой кожи, задрав ноги на стол, сидел Бобби Трубайт. На нем были веревочные сандалии и сетчатая мантия с платиновой окантовкой — наряд человека, который приходит в суд, чтобы его имя изменили на простое число, — Сеточка местами потемнела от пота. Он захлопнул папку на кольцах.

— Стиви! Подваливай, дружище!

Он втащил меня к себе на подиум и нежно обхватил за шею.

— Милое местечко, — сказал я, выныривая из складок его одеяния.

— Ты бы видел эту халабуду до того, как я ее снял. Мы нашли лучшего в округе индустриального дизайнера. Мои инвесторы, правда, слегка прихуели, да и в рот их долбать. Они инвестируют в видения, значит, должны быть готовы их увидеть. Дитц, старый хрен, остаешься за старшего.

Через боковую дверь я прошел за Трубайтом в просторную комнату, отделанную деревянными балками. Там был стеклянный потолок, роскошные сельские радости, звериные шкуры, тик. Одну стену сплошь занимала батарея мониторов. Некоторые экраны показывали помещения в «Царствах»: комнату с земляным полом, больничную койку. На других крутились странички вебсайта «Царств» или надзирались работники в ангаре. Некоторые транслировали программы наобум: футбол из Южной Америки, польские мыльные оперы. Логотип с тростниковой хижиной мигал в углу каждого экрана.

— Тебе налить что-нибудь? — спросил Трубайт. — Водку фраппе? «Обындевевший поручень»?

— Таков путь к спасению души?

— Все слегка изменилось.

— Похоже, для Генриха все изменилось серьезно, — сказал я, — если только твоя команда визажистов не загримировала его под жмурика.

— Нет, — сказал Бобби, — он и правда жмурик.

Трубайт скосил глаза. Что-то выгрызало его изнутри, — болезнь, теперь я это видел. Жилка у него на виске билась со страшной силой. Интересно, какая муть всколыхнулась на дне его сознания?

— Не знаю, — почти прошептал он. — Пиздец просто. Чувствую себя так, будто это я виноват. Он бы не выдержал перемещения. Опухоль — быстрая штука.

— Прямо как ты.

— Хижина мне подгадила, — сказал он. — Может не так, как ожидал Генрих. Уздечка. Потрошитель груди. После этого мне все стало очевидно.

Я был наивным ребенком. Говорят же: актеры — как дети.

— И ты захотел режиссировать.

— Не ехидничай. Ехидство — последнее прибежище тупиц. Центр уже не жизнеспособен. Настало время перейти на новый уровень. Я не мог убежать от своего таланта. В конце концов Голливуд — это я. Я больше чем Голливуд.

— Олд Голд — тоже?

— Любой и каждый. Генрих был болен. Счета накапливались. Приходили судебные исполнители. Я позвонил кое-кому. Соломки, блядь, подстелил. У нас, кстати, для тебя новый дом, Стив. Но ты должен отработать свое проживание.

Трубайт снял что-то у меня с волос.

— Божья коровка, — сказал он.

— Дай посмотреть.

— Или не божья коровка. — Трубайт с влажным хрустом раздавил что-то пальцами. — Мне пора сваливать. Долбаная телеконференция с инвесторами. Им не нравятся показатели. В рот долбать показатели. Они хотят вернуть деньги. В рот это все долбать. Я что, похож на парня с деньгами? Если бы я потратил их на телок и наркоту, они бы поняли. Такой подход им ближе. Но услышать хоть слово правды? Ни хренашеньки. — Трубайт зашелся булькающим хихиканьем. — Я над хихиканьем еще работаю, — пояснил он.

Я послонялся по комнате, разглядывая побрякушки, присланные по каталогам. Все они, похоже, были, что называется, «про море»: литые золотые секстанты, водолазные колокола, служащие ведерками для льда, стереоколонки из обломков галеона. Как будто их делали по старым журналам в Центре, по выпускным альбомам Эстелль Бёрк. Не забудь открытку из Парижа. Вспомни обо мне, когда станешь чокнутым футуристом.

Стопа картонок под стаканы на кофейном столике была с оранжевым, как спасательный жилет, логотипом хижины. На каждой — рекламный слоган: «Царства — наше всё». Я нашел кожаную папку с несколькими листами, пробитыми скоросшивателем. Бизнес-план, самый примитивный: пара смазанных графиков, краткая раскладка по бюджету, у которого не сходились дебит с кредитом. Одна секция называлась «Торговая марка Трубайт», другая — «Временной Фактор Генриха». Список предполагаемых проектов содержал «Папино Кресло», «Час Чудес Пиздувечины» и «Объект Стив». Пояснения в скобках к последнему отмечали, что вакансия исполнительного продюсера «гарантированно» предназначена некоему Леону Голдфарбу.

Вдруг один из мониторов на стене выдал серию пронзительных визгов. В кадре появился Генрих, его лицо выглядело, как смятая фотокарточка. Он распростерся на стеганом покрывале в плавках, его соски были выкрашены жженой пробкой. Кровать была усыпана игрушками, пупсиками, заводными роботами и буквами из игры «Эрудит».

— Здравствуйте, ребятки, — сказал он, — добро пожаловать в Кровать Историй дядюшки Генриха. Похоже, сегодня я расскажу вам еще одну историю. Похоже, сейчас я способен только рассказывать истории — по крайней мере, с точки зрения вашего дружка Бобби. Бобби ждет не дождется, когда же я сдохну. Как и я сам, сказать по правде. Рак прогрыз меня насквозь. И до вас он тоже доберется, уж будьте спокойны. Ну а тем временем приготовьтесь к аллегорическим поучениям. Знаете, что это значит? А значит это, что надо заткнуть хлебало и слушать, потому что сказка начинается. Жил да был один охотник за крупной дичью. Жили тогда охотники за крупной дичью с невдолбенными пушками, и каждый знал, что все так и надо: человек против зверя. Людская природа такова, что все позабыли о тех временах, хотя с той поры ничего не изменилось, и по-прежнему, нравится тебе это или нет, каждый день: человек против зверя. И вот наш охотник за крупной дичью, который оказался родом из Кливленда, что, в общем, не важно, но мне хотелось уточнить, что был он из достопочтенной кливлендской династии сталеваров…

Со мной в комнате был кто-то еще. Я оглянулся и увидел ее — волосы дыбом, бледные руки сунуты в резиновые захваты костылей.

— Рени.

— Посмотри-ка на него, — сказала она.

— Ты стоишь, — сказал я. — Ты ходишь.

— Ты только посмотри на него, — сказала она. — Прискорбнее я ничего в жизни не видала.

— Говорили, что ты никогда не сможешь ходить.

— На самом деле никогда так не говорили.

— Ты ходишь, — повторил я.

— Уколы, — сказала она. — Надрезы. Экспериментальная хрень. Клетки животных. Во мне теперь что-то от антилопы. Что-то от «серебряной спины».

— От гориллы?

— Самый авангард. Хотя дело не в животных. Это чип.

— Чип?

— Микрочип в животе. Электроды в ногах. Бобби за все это заплатил. Посмотри, какие рукоятки у костылей. Кнопки видишь? Я дистанционно двигаю собой.