– Аркадий Борисович, ребята из сопровождения передали, что на перроне репортеры, в количестве две штуки. – Замша обернулся назад, и стекло перегородки поползло вниз. – Не беспокойтесь, Аркадий Борисович, сейчас все решим.

– Я уже сам все решил, – сухо произнес Дробот, которого раздражала чрезмерная услужливость нового телохранителя. Посмотрев на Варю, он продолжил уже с другой интонацией: – Прости, малыш, я туда не пойду, ты знаешь, всех этих щелкоперов я не люблю. – И, обратившись к водителю, прибавил: – До вагона тебя проводит Борис.

Дробота можно было понять, он терпеть не мог прессу, не хотел и боялся огласки, особенно в последнее время, когда за Варварой стали увиваться двое особо настырных журналюг из какой-то желтой газетенки. Свобода прессы, будь она неладна!

Прощальный поцелуй получился коротким и горьким. Водитель приоткрыл дверь, и Варя выпорхнула из машины на залитую дождем и огнями вокзальную площадь.

За полчаса до прибытия поезда на Московский вокзал проводник вагона первого класса Геннадий Юрьевич Ковшов привычно прошелся по коридору с веничком и влажной тряпкой, на ходу громко нараспев возглашая: «Просыпаемся – собираемся – прибываем».

В ответ ему из-за дверей неслись слабые спросонья голоса пассажиров, звуки возни с вещами, плеск воды в умывальниках.

У последнего купе Ковшов задержался, голос его окрасился мягкими, деликатными нотками: «Доброе утро, просыпаемся, кто желает – чайку, кофейку, через полчасика прибываем».

В пятом номере ехала особенная пассажирка, «статусная». Ковшов сразу это понял, глаз у него наметанный, недаром двадцать лет в РЖД оттрубил, семь из которых – в первом классе. Каких только знаменитостей он не возил: и артистов, и музыкантов, и телеведущих, и генералов, и депутатов. Как результат – внушительная коллекция автографов и фотографий, предмет особой гордости Геннадия Юрьевича. Некоторых он узнавал, потому что по ящику видел, других хоть и не видел, но все равно без осечки просчитывал статус. На то он и опыт. Вот и вчерашнюю пассажирку Ковшов сразу «в звезды» определил. И дело тут, конечно, не в одежде, не в красоте и даже не в том, что в купе ее доставил внушительный такой мужик при галстуке, который, судя по повадкам, был при ней обслугой. Нет, обслуга – тоже не показатель. Иной раз за какой-нибудь смазливой цыпой, сожительницей какого-нибудь толстосума, увивается целый взвод прислужников. А ей-то самой, кроме фальшивых сисек и крашеных волос, и предъявить нечего. Зато гонору – выше крыши, подай то, подай се, будто это не поезд, а комбинат бытовых услуг.

А вот вчерашняя барышня – другая, скромная, не заносчивая, приветливая. Да и в вагон она не вошла, а, будто птица, впорхнула. Сразу «добрый вечер» сказала, улыбнулась, глаза большие, грустные. Жаль, что потом она от чая отказалась. Не надо, мол, благодарю, тут у вас минеральная вода есть.

Хотя для нее Ковшов был бы рад стараться. Под чаек и открыточку, специально припасенную, попросил бы подписать. Но не сложилось. Сразу после Твери его вызвали в штабной вагон. А потом Геннадий зашел в вагон-ресторан, где девчонки в компьютере ему все про эту пассажирку выяснили. Оказалось, что балерина. Вот оно как! Позже, вернувшись в вагон, стучаться в ее купе Ковшов не решился, неудобно, пассажирка наверняка отдыхает. Так что Геннадий Юрьевич надеялся на утро, заранее переделав все свои дела. Пассажиров было немного, и вагон его всегда образцовый: на ковровой дорожке ни пылинки, в купе – освежители, в туалете и бумага, и полотенца, и жидкое мыло.

Теперь, со спокойной совестью сидя у себя в проводницкой и глядя на плывущие за окном унылые питерские пригороды, Ковшов придумывал, как бы лучше обратиться к балерине, чтоб она не только автограф ему дала, но и от совместного фото не отказалась. Жаль только, что вся эта богема поспать очень любит, прям от подушки не оторвешь.

– Этой твоей коллекции лет через десять цены не будет. Продашь и заживешь, – увещевала вдового Ковшова пышненькая миловидная соседка Рая. – А потом, глядишь, пригласят в телешоу выступать.

Забывшись, Геннадий Юрьевич погрузился в грезы.

Когда впереди показался вокзальный терминал и некоторые из особо торопливых пассажиров сгрудились с вещами в тамбуре, Ковшов очнулся, выскочил в коридор и, громко выпевая «Товарищи пассажиры – не задерживаемся – поезд прибывает на Московский вокзал», встал у пятого купе. Обождав чуть-чуть, Ковшов громко, настойчиво постучал в дверь. Через пару минут (неудобно, конечно, но что делать-то) сходил в проводницкую за своим ключом. А еще через минуту охнул и замер в дверях купе. Его звездная пассажирка лежала на кушетке и как будто спала. Но Ковшов почему-то мгновенно догадался, что она мертвая, хотя лица ее он не видел, оно было повернуто к стене и прикрыто волосами. И все же Ковшов догадался, по рукам, наверное. Застывшие, они были разверсты в стороны, точно крылья птицы, птицы – подстреленной на лету, метко, мгновенно, когда не успеваешь понять, что смерть уже пришла.

* * *

Едва сотрудники управления МВД на транспорте Московского вокзала г. Санкт-Петербурга приступили к осмотру тела, места происшествия и опросу единственного свидетеля, а вагон СВ, отцепленный от состава, отвели на запасный путь, старшему опергруппы поступил звонок сверху. До выяснения причин смерти руководство сработало «на упреждение» и приняло решение передать «тело балерины Ливневой» в прокуратуру. Никто уже не сомневался, что дело будет взято на особый контроль. Старшего оперуполномоченного, капитана Суркова, приказ начальства не только не удивил, но даже обрадовал.

«Правильно, ну их, этих балерин! К тому же, судя по прописке, Ливнева – московская. Вот пусть Москва и разбирается. Этот балет – дело тонкое. Все они там то ноги друг другу ломают, то кислотой в лицо плещут. У всех – высокие покровители. Не дай бог попасть под их жернова, перемелют со всей амуницией. Хотя жаль, конечно, эту Ливневу, совсем еще девчонка, жила бы себе припеваючи, крутила бы свои фуэте. А тут возьми да случись такое…» – Сурков задумался, труп-то, скорее всего, не криминальный.

Косвенно это подтверждал осмотр места происшествия: положение тела, отсутствие следов борьбы. Личные вещи, сумочка, деньги, кредитки, чемодан, серьги в ушах бриллиантовые, верхняя одежда – все в полном порядке. Подтверждали это и показания свидетеля. Проводник Ковшов видел пассажирку в 23.30, спустя двадцать минут после отправления поезда, и была она тогда живой и здоровой. Ковшов зашел к ней предложить чая, но та отказалась. С его слов, в поведении балерины он не заметил ничего необычного. Ливнева не проявляла никаких признаков беспокойства, улыбалась и спокойно готовилась ко сну. Ночью никаких подозрительных звуков из купе не доносилось. Словом, из показаний свидетеля события преступления не усматривалось.

Чтоб не толочься в тесном купе и не мешать медэксперту, Сурков, покончив с протоколом, стоял в проходе и ждал приезда начальства.

– Чисто, никаких признаков внешнего воздействия, – подал голос эксперт и выпрямился. – Думаю, смерть наступила во сне между полуночью и часом ночи. О причине пишите «вследствие соматических заболеваний либо в результате непереносимости неустановленных лекарственных препаратов». Или лучше вообще ничего не пишите. Прокуратура все одно по-своему переделает, они же вскрытие будут производить.