Акулов взялся за ежедневник. Снова раскрыл на странице с тиснёным рисунком, рассмотрел под разными углами. Скорее всего, его делали, держа блокнот в нормальном положении, а не вверх тормашками. Положив ежедневник рядом с собой на кровать, Андрей взял из блюдца щепотку пепла и принялся втирать его в бумагу. Постепенно под пальцем стали проявляться белые линии, но их оказалось больше, чем можно было подумать, и складываться в осмысленное изображение они не желали.

Занятие прервал сигнал пейджера. Прочитав сообщение Волгина, Андрей чертыхнулся по поводу своей забывчивости и потянулся было к телефонному аппарату, стоявшему на полу возле шкафа, но решил сначала закончить с блокнотом. После этого миссию в чужой квартире можно будет считать завершённой. Но вдруг разгаданный рисунок вынудит провести новый, более тщательный обыск жилища или подскажет адрес, проверить который надлежит в первую очередь?

Сдув с бумаги лишние частицы пепла, Акулов посмотрел на результат своих трудов с лёгким разочарованием. Жизнь, конечно, покажет, но, скорее всего, он не стоил истраченного времени и замаранных пальцев.

Ни директив о явках и паролях, ни указаний о местонахождении клада там не было.

Кто-то нарисовал большую, объёмную букву «Р», от нижней точки которой разветвлялись зигзагообразные молнии.

И написал вокруг неё: «Ростик… Ростик… Rostislaff».

* * *

— Я смогу его опознать, — продолжала Марина. — Надо было, конечно, собаку натравить. Ненавижу мужиков, которые крутятся около школ. Рудик бы ему быстро оторвал то, что танцору мешает, но… В четверг я просто затормозила от неожиданности, а сегодня — сам видишь, в каком состоянии. Утром вообще подняться не могла, хорошо, что Рудик дотерпел, не опозорился перед гостями. С пятницы бухаем, остановиться не можем. А что? Иногда нужно расслабиться. Тем более мужики наши подались на рыбалку, к вечеру только заявятся. Может быть, выпьем?

— Попозже. В какие окна заглядывал этот парень?

— Конечно, первого этажа!

— Это я понимаю. В класс, в столовую? Может, он просто компьютер хотел унести?

— По-моему, в спортзал. Я не очень в этом хорошо разбираюсь, но, помню, подумала: ах ты, маньяк! Взрослых баб ему мало, так он зырит, как малолетки переодеваются. Подругу на родительском собрании предупреждали о таких.

— Как он себя вёл?

— Да никак, обычно! Крутился под окнами, место искал, откуда видно получше! Меня увидел и остолбенел. Постоял молчком, а потом в кусты сиганул. Рудик бы, конечно, догнал, да я… — Марина Викторовна махнула рукой.

Ротвейлер глухо зарычал. То ли подтверждал слова хозяйки, то ли намекал, что готов довольствоваться ментом, если не довелось сразиться с маньяком.

Марина истолковала это по-своему:

— Наливай, а то он укусит.

Волгин плеснул коньяк в две рюмки.

— Испугался?

— Ну.

Важность показаний Марины сейчас оценить было трудно. Может, она действительно спугнула мелкого извращенца, но нельзя было исключить и тот факт, что женщине довелось столкнуться с убийцей, подготавливающим преступление. Поведение его выглядело не очень понятным, хотя… Волгин давно убедился, что не бывает ситуаций или человеческих поступков, которые нельзя объяснить. Просто иногда не хватает воображения, специальных познаний или информации. Рассказ Марины, в сочетании с мимикой и общей манерой поведения, звучал правдоподобно, и следовало закрепить психологический контакт, вытянуть подробности, которые она помнит сегодня, но не сможет рассказать завтра, проспавшись после пьянки или застеснявшись присутствия мужа.

Сергей поднял свою рюмку, изготовился сказать короткий тост, который прокачал в уме и счёл подходящим для ситуации. Но Марина снова махнула рукой, повторив жест, которым минуту назад выразила сожаление по поводу своей нерасторопности:

— Чего там говорить, и так всё понятно!

Выпили.

— Здесь курят?

— А как же! — Марина придвинула чашку с засохшим на дне пакетиком чая. — Тряси сюда, все пепельницы заняты.

— Как он выглядел?

— Кто?

— Маньяк.

— Молодой, лет двадцать пять, наверное. Симпатичный, высокий. А… А что ещё надо сказать?

— Телосложение, волосы, форма лица. Одежда.

— Ну, я так не могу! — Марина Викторовна надула губки. — Лицо как лицо, круглое, без усов. Волосы были под шапкой, как их разглядишь? Чёрное пальто, короткое, с накладными карманами. — Она похлопала себя по бюсту и бёдрам: — В этих местах. Шарфик беленький, брючки. Брючки, кажется, с отворотами. И шапочка вязаная, «колпачок».

Волгин посмотрел в окно. Снегопад, начавшийся сразу после того, как он пришёл в этот дом, давно скрыл все следы под окнами школы. Ни собаку пустить, ни слепки не снять, даже если женщина и сможет указать точное место, где он топтался.

Между тем, Марина Викторовна продолжала извлекать из памяти подробности, и вскоре должен был наступить момент, когда она сама себя начнёт запутывать, сомневаясь в том, что разглядела доподлинно, и домысливая детали, на которые не обратила внимания.

Волгин ей не мешал. Слушал, рассчитывая на то, что опыт поможет отделить зерна от плевел.

— Перчатки у него, кажется, были. Точно! Такого же цвета, как и пальто. Мне ещё издалека показалось, что он руки в рукава прячет, а когда подошла, пригляделась — перчатки. Кожаные такие, толстые, на меху. И шапка… Или всё-таки кепка?

Марина задумалась. За поддержкой несколько раз обращалась взором к бутылке, но Волгин не наливал, и женщине приходилось мучиться всухую.

— Да не помню я! — воскликнула она, адресуя Волгину упрёк за свои мучения, но тут же радостно всплеснула руками, отчего халатик разошёлся, открывая грудь, без малого целиком: — Вспомнила! В четверг он был в кепке. Тоже чёрного цвета, с коротким таким козырьком. А сегодня — в вязаной шапке. В четверг ведь потеплее погода была, правда? Вот он и оделся по-разному. А может, хотел меня специально запутать, думал, что не узнаю?

Не торопясь, Марина Викторовна сдвинула полы халата. Волгин подумал, что затруднения с памятью и последовавший вслед за этим всплеск эмоций могли быть сыграны специально.

— А больше я ничего и не знаю, — печально сказала Марина и снова сжала руки коленями.

— Надо будет составить фоторобот. — Слово «попробовать» он умышленно опустил, рассчитывая утвердительной интонацией подавить возможные колебания, но Викторовна не купилась:

— Не, я не смогу. Какой я художник?

— Художник будет наш, специальный. Эксперт.

— Но ему ведь надо будет что-то объяснять, а как я… И Валентину это не понравится, он у меня, — женщина хихикнула, — сидел за растрату. Не, рисовать мы ничего не будем. Ты уж извини меня, капитан. Вот посмотреть на живого, если поймаете, я соглашусь. Только чтобы меня он не видел. Поймаете?