Паломнику было жарко, и животным его было тоже жарко, он посматривал на мальчишек, снующих взад-вперед на шоссе, проворно вспрыгивающих на высокие подножки машин, хватающих засаленные банкноты. У него были деньги, чтобы оплатить переход, но он знал, что не может этого сделать, потому что так делали водители, везущие по двадцать-тридцать тонн груза, но не торговцы с тремя мулами. Оставалось лишь покорно ждать…

Время тянулось медленно, как сладкая карамельная нуга, от нечего делать он поглядывал по сторонам, вслушивался в крики и гомон вокруг, пытаясь выделить знакомые слова среди чудовищного местного диалекта – смеси итальянского, немецкого, сомалийского (сомалики), суахили и бог знает чего еще. Люди спорили, торговали, ссорились. Паломник хоть и был европейцем, но он был любознательным и жадно впитывал чужую культуру, культуру страны, в которой ему пришлось провести больше трех месяцев, – и месяцы эти, надо сказать, были нелегкими. Он видел африканцев разных – злых, разъяренных, пьяных или обкурившихся бумом, добрых и миролюбивых. Больше всего его поражало терпение африканцев, их особое чувство течения времени, осознание своей ничтожности перед временем и перед Богом. Они как бы говорили: вы можете нас убить, но вы ничто перед временем, и если у вас есть часы, то у нас есть время, и рано или поздно если не мы, то наши дети, внуки, правнуки изгонят вас с нашей земли, и мы будем жить так, как считаем нужным, молиться нашим богам и радоваться нашему урожаю. Он не понимал только одного: откуда взялась эта ненависть, ненависть глубинная, идущая из самой человеческой души, из самой сути человека – ведь они ничего плохого им не сделали, они сами выбрали этот путь – ненависти, резни и гражданской войны. И та женщина, на которую он сейчас смотрел, завернутая в ярко-красный бубу[33]высокая негритянка с лицом Рафаэлевой Мадонны, с ребенком, привязанным за спиной, и еще одним, играющим в грязи рядом, – разве для нее жизнь беженки лучше, чем то, что было до этого? Пусть даже на чужой плантации с самыми рабскими условиями…

Как бы то ни было – у него была цель. Цель, которую он должен был выследить и хладнокровно уничтожить, нанеся очередной удар в этой слишком затянувшейся войне, удар, который может стать в ней окончательным, а может и не стать. Он не мог отвлекаться по пустякам…

Примерно в тринадцать ноль-ноль по-местному очередь дошла и до него – самый пик жары. Он подошел со своими козами и мулами к таможенному посту с сомалийской стороны – большим, грубо сделанным казармам, бетонным заграждениям, разрисованным красными полосами и охраняемым чернокожими наемными солдатами – то, что говорили, будто весь народ Сомали поднялся на борьбу за свободу, было отнюдь не так. На посту, конечно же, были и офицеры, итальянские офицеры, но они в такую жестокую жару скрывались в казармах… Их долю подчиненные принесут вечером, по окончании смены.

В отсутствие белых заправляли черные. Одетые в удобную африканскую форму – шорты и легкая рубашка; тяжелые винтовки – в колониальных войсках в ходу были «Беретты-59» – сложены в казарме, у многих только пистолеты, у кого-то и их нет. Основное оружие для наведения порядка и для демонстрации власти – это короткие, отполированные до блеска долгим употреблением палки – дубинки и шамбоки. Шамбок – страшное африканское оружие, длинный хлыст из кожи гиппопотама, при ударе прорезающий кожу и мясо на полсантиметра, но управляться им могут немногие, поэтому кто не может – носят палки. В основном это оружие используется для того, чтобы отгонять тех, кто лезет на ту сторону без спроса – рядом полно беженцев, но для них граница закрыта. Карманы на форме оттопыриваются от денег…

Паломник спокойно дождался своей очереди. К нему подошел молодой, вооруженный пистолетом-пулеметом «Беретта-12». Молодой, но именно молодые опаснее всего, они злые и жадные. Надо держать ухо востро.

– Макасаа?[34]

– Макасауги Винченцо, – назвал паломник одно из самых распространенных итальянских имен, на которое у него были документы.

– Хаггии ку ноошахай?[35]

– Могадишо.

С этими словами Паломник передал таможеннику документы – паспорт, в который было вложено несколько банкнот по сто лир. Таможенник мрачно начал перелистывать паспорт, затертый и потрепанный. Ему что-то не нравилось.

– Хуб ма сидата?[36]

Паломник покачал головой, стараясь не глядеть на молодого таможенника. Он уже понял, с чем имеет дело – ублюдок ловит кайф от власти над белым…

– Гацмаха садаха маара![37]

Паломник поднял руки, таможенник шагнул к нему – и в этот момент перед глазами как солнце разорвалось. Удар был неожиданным, коротким, точным и сильным, отработанным не один десяток раз – и он его пропустил, реально пропустил, просто не ожидал такого. Паломник упал на колени, ощущая омерзительный вкус желчи во рту.

Рядом с ним в бурую дорожную пыль упал его раскрытый паспорт, уже без денег, конечно.

– Ваад ку махадсан тахай вада шахиянтаада…[38]– издевательски произнес таможенник стандартную фразу, которую и сам Паломник произносил много раз. Начищенные сапоги двинулись – он пошел проверять следующих.

Пытаясь восстановить дыхание, Паломник подобрал из грязи свой паспорт, сплюнул на землю ту мерзость, что накопилась во рту. Надо было идти… наверное, за это мгновение он понял об Африке больше, чем за три предыдущих месяца пребывания здесь…

– Вот ублюдок…

Директор не отрываясь смотрел на экран – было отчетливо видно, как Паломник поднимается на ноги, поднимается осторожно, стараясь не упасть. Таможенник, постукивая палкой по сапогу, проверял следующего бедолагу.

– Стоит только дать африканцу хоть немного власти, синьор директор, и он раздувается так, что вот-вот лопнет, – философски заметил оператор.

– Эти ублюдки делают все, чтобы война никогда не закончилась…

Резко, отрывисто звякнул телефон внутренней связи, директор прошел к своему столу, взял трубку.

– На проводе.

– Синьор директор, пройдите в пузырь, – раздался голос Джованни, их связиста и шифровальщика, а заодно и ремонтника компьютеров, – на связи Рим…

На связи и в самом деле Рим. Контр-адмирал Бьянкомини, начальник оперативного сектора – так теперь назывался отдел, занимающийся оперативной работой, то есть всей грязью. Убийства, похищение людей, пытки. Сотрудничество с мафией – годах в пятидесятых, убедившись, что мафию невозможно уничтожить, государство вошло с ней в некий тесный симбиоз. Мафиозные сообщества по всему миру служили отличной крышей для итальянской агентуры и с радостью исполняли все виды грязных дел как для итальянцев, так и для их покровителей североамериканцев. Мафиозные кланы поддерживали преступность на некотором уровне, не допускали разгула самой раздражающей людей уличной преступности, и мелкий цыганский воришка, приехавший обчищать туристов, еще до вечера оказывался выброшенным на городской помойке со сломанными руками. В ответ государство закрывало глаза на проделки мафии, до тех пор, пока скандал не становился совсем уж неприличным. Если становился, тогда… ничего личного, только бизнес.