Невысокая, худенькая. Лет действительно восемь, или девять, вряд ли больше. Волосы коротко подстрижены, но не под мальчика, закрывают уши. Светлая кофточка, поверх сарафан на завязках. Бантики над плечами, словно два присевших отдохнуть мотылька. Расправили округлые крылышки. Но взлететь всё равно не помогут.

И не скажешь, что призрак, что дух без тела. Слишком материальная. Научилась за тридцать лет. Только бледность болезненная и глаза выдают. Радужка чересчур блёклая, почти бесцветная. Словно прозрачные стёклышки, но без бликов, без отражений. Пустота за ними, нежизнь. Но сразу не заметишь, не обратишь внимания. Потому дети и не пугаются, доверчиво принимают предложенную дружбу, идут следом.

‒ Я тебя не звала.

‒ Я сам. Тебе же плохо одной.

Как раз его голосом такие слова и произносить. Вот уж кого нормальный ребёнок быстрее напугается. Ему только с призраками и общаться.

‒ Неа, не плохо. Скучно просто. Всё одно и то же, одно и то же. Я хотела уйти, а далеко не получается. Ты знаешь, почему?

Предполагал. Кого-то жизнь крепко держит, вопреки всему. Кого-то смерть.

‒ Расскажи, что с тобой случилось.

‒ А ты не испугаешься? ‒ спросила, и у самой страх в голосе. Знала, видела, что с её новыми подружками случалось.

‒ Даже если испугаюсь. Не переживай. Справлюсь.

Поджала губы, задумалась. На лице сомнения. Даже призраки могут чувства выражать.

Сделала шажок, малюсенький совсем, нерешительный, руку приподняла, вытянула перед собой и сразу опять опустила. Но потом всё-таки подошла поближе, чтобы дотянуться, положила ладонь Ши на макушку.

Сначала ничего. Даже прикосновения не ощутил, просто холод. Расползся, погнал мурашки. А потом ‒ как накрыло. И непонятно кто стал кем. Да и не важно. Она им или он ею. Видел её глазами, чувствовал её телом, переживал её эмоциями.

…

Шею сдавило, и стал задыхаться, тьма надвинулась, навалилась непомерной тяжестью и… вытолкнула в реальность.

Осознал, что пытается оторвать от своего горла несуществующие чужие руки. Дышал глубоко и жадно. И надышаться не мог. И сердце, как бешеное, било по рёбрам. Наверное, впервые за всю жизнь столь явственно заявив, что оно есть и дальше так не может. И каждый его удар отдавался во всём теле, выходил с дрожью.

Ну и как оно, умирать?

Долго не видел ничего, кроме мелькания ярких пятен. Но постепенно в глазах прояснилось.

Девочка сидела перед ним. На корточках. И плакала, пряча лицо в ладонях.

‒ Ты что? Не бойся. ‒ Ши слышал, как собственный голос прерывался от судорожного дыхания. ‒ Со мной всё в порядке.

Она выглянула из-за ладоней, посмотрела одновременно недоверчиво и с надеждой.

‒ Ты это нарочно говоришь? Чтобы меня успокоить.

‒ Нет. Правда.

Он справится. Точно справится. Но если его, давно привыкшего к насилию, жестокости, боли, настолько сильно шибануло, что говорить про детей. Не удивительно, когда их находят почти невменяемых. Им нельзя такое переживать. Никому нельзя. Никогда никому.

‒ Зачем тебе другие дети?

Девочка виновато потупилась, шмыгнула носом. Разве она мертва? Обычный ребёнок.

‒ Я терплю, терплю. Сколько могу. А они там бегают и смеются. Вместе. А я тут. Я тоже хочу. С кем-нибудь. Поиграть. Просто поиграть. Честно. А оно само получается. Я не нарочно, не нарочно, не нарочно.

Да, конечно. Она не виновата. Ни в чём не виновата. И зла никому не желает, и мстить не собирается. Но когда-нибудь снова не утерпит. Не нарочно.

‒ Ты должен меня убить?

Догадалась? Почувствовала? Или, может, и ей достались его мысли.

‒ Да.

‒ Как?

‒ У меня есть кинжалы. Специальные.

‒ Покажи.

И глаза распахнула широко, и рот остался чуть приоткрытым.

Ей действительно интересно. Только интересно.

Наклонила голову набок, наблюдала, как Ши доставал кинжалы. Протянула руку.

‒ Дай.

Разве она удержит? Призрак же, не справится с реальной вещью.

Удержала. Взяла один, стиснула рукоятку в ладони.

Это он идиот. Сплав же специальный. И заговор. Если для призраков смертелен, значит, и материален.

Она отошла на несколько шагов, вскинула руку повыше, словно представляла себя воительницей, а в руке ‒ меч.

‒ А как ты им убиваешь?

‒ Вот так. ‒ Приложил второй кинжал к собственному горлу, плашмя. Кончик указывал на нужное место. Лицо каменное, целиком каменный. И как только двигать удаётся, руками, языком. ‒ Режу или просто втыкаю.

‒ Вот так? ‒ повторила девочка.

Всё повторила. Слова. Движения. Но не просто обозначила.

‒ Стой!

Кинжал проткнул горло, а потом резко ушёл вниз. Словно перерезал верёвку, обвивающую шею.

‒ Тебе не надо. Я сама. Мне всё равно не больно. ‒ Крови нет, ничего ужасного нет. Только с каждой секундой она теряет материальность, становится всё прозрачней и призрачней. Фигурка тает, и голос тает. Звучит тише и тише. ‒ Я знаю, что не живая. Больше не хочу здесь оставаться. И другим больно делать больше не хочу. И тебе.

Кинжал упал, звякнул о пол. Наверное, тысячу раз слышанный звук. Оттолкнувшийся эхом от стен и бесследно проглоченный последним облачком инфернального тумана.

Куб пространства, заключённый в бетон. Два кинжала. Один в руке, другой ‒ в нескольких шагах от Ши. Он. И всё. Больше ничего и никого.

Время двигалось. Или нет. Он точно не двигался. Не хотелось. И смысла не было.

Дом… теперь одинок. Мечтает о новой компании? Поиграть… в прятки.

«Я иду искать».

И шаги.

На секунду так странно стало, так…

Слово подходящее не подбирается. Ши подобных не знает.

Пусть остаётся «странно». Стало. Пока не понял: Арман.

Обрисовался в дверном проёме, в том, что позади.

‒ Ты ещё здесь? Как тут всё…

‒ Как всегда.

А двигаться по-прежнему не хочется.

Арман подошёл, присел за спиной, стиснул плечи. С силой. Но это не поддержка, не сочувствие. Пальцы подрагивают от нетерпеливого желания.

Наклонился, коснулся губами шеи. И ничего. Ни приятно, ни мерзко. Всё равно. Совершенно всё равно, что с ним делают.

Демона вдохновило его безразличие, принял за согласие, за покорность. Ши прекрасно слышал, как сердце у Армана разгонялось, как дыхание участилось. От возбуждения. Обхватил одной рукой и опять потянулся к шее.