Здесь высота достигла сорока метров.

Эй, Хегевельд! Смирно!

Малый маяк на краю пирса, где качался морской глиссер охраны, ответил алыми вспышками Морзе: есть смирно!

Казалось, что можно упасть только вверх и взлететь еще выше.

Казалось, что протяни руку — и коснешься луны.

Падение с такой высоты не оставляло никаких шансов безумцу. Чайка, повисшая в воздухе, сторожила глазом явление человека в небе. Еще чуть-чуть, и она попробует сесть на голову, прочитал он опасную думку глупой обжоры и, сконцентрировав взгляд, увидел смутный контур ее пищевода, колыхание легких, пульсацию сердца, пунктир позвоночника… эта картина птичьего нутра была его душе и удивительна, и отвратительна.

Тут собаки гурьбой скатились с обрыва на пляж и с лязгом когтей по гальке помчались в сторону мола. Чайка резко ушла вверх, а Валентин, развернувшись (самый опасный момент для гимнаста), устремился обратно, набирая скорость, оставляя позади пляж, лифт маршала-самоубийцы, кромку берега в корнях сосны, минуя сферический дом на земле… Вот тут-то он и заметил, что сфера наполнена ровным гулом сияния, словно кто-то внутри зажег свет. Электрический пар озарил круговую стену из тиса.

Эй! — екнуло сердце сыщика: а не это ли истинное пристанище роковых близнецов? Он замер, примериваясь, как бы спуститься на землю. Держась за опору стальной арки, что он бы сделал это в два счета, если бы не проклятые псы, которые опять обнаружили путь небесного соглядатая и, окружив опору, по которой он собирался соскользнуть вниз, возбужденным рычанием упредили его намерение. Тут в полусфере погас свет. Обитатели тайника явно услышали сумятицу собак, подошли к окну, но свет внутри мешал разглядеть, что творится снаружи, тогда и нажали на выключатель.

Валентин вернулся в отель, чуть ли не пьяный от своей лунной пробежки по стальной паутине над Заповедным берегом.

Его взгляд упал на листочек, оставленный монахом.

Там было написано:

Стянув с головы шлем мандрагоры и спрятав оболочку в пенал, он тут же рухнул на постель и забылся тревожным сном…

Утром по распорядку: душ, жестяная коробка зубного порошка, щетка из грубой свиной щетины, гимнастика с парой гантелей, завтрак в номер. Овсянка, фрукты, яишня с беконом, сок, шоколад кофе с цикорием.

Пробежка по серпантину асфальта к берегу и вдоль берега к лифту рейхсмаршала. Подняв голову, он с чувством легкого страха посмотрел на высшую точку аркады. Надо же, нынче ночью в позе распятия, один неосторожный шаг и конец. Снова душ и — бултых в бассейн. Кролем от края до края. Сегодня близняшки играют в теннис. В бассейне он один.

Ровно в 11.20 — садовник.

Дон Клавиго, корень прижился!

Виват!

Валентин поспешил в номер принять костюмера, но внезапно распорядок нарушился.

В дверь постучали, вошел грум и внес телефон на шнуре. Это звонил портретист Гай Розов, который попросил дона Клавиго зайти в мастерскую. Оказывается, князь велел вписать профессора в картину. Что ж, грум же и проводил лже-Клавиго в ателье художника, которое располагалось в летнем павильоне в тени рощицы сосен.

Гай колдовал кистью у исполинского полотна, в котором Валентин легко узнал вариацию на тему «Тайной вечери» Леонардо. Все фигуры за исключением центральной были уже обозначены.

— Вы не против, если я помещу вас на место Иуды?

— Я бы предпочел быть в центре…

Набросок занял около часа. Когда Валентин вернулся к себе, его поджидал костюмер. Он объявил, что сегодня тема застолья — смерть, пелены Лазаря. Дресс-код для гостей: классический стиль. Прощупывая обстановку, детектив спрашивает, а как же наш постник-монах? Он сменит рясу на фрак? Ответ: монах уехал. А кто новый гость? Какой-то патологоанатом.

На ужин собрались все те же: эксцентричный босс Хегевельда, князь Виктор фон Боррис, его придворный контр-тенор Фарро, близняшки Магда и Герда, костюмер Валерий Адонис, портретист князя Гай Розов и его бритоголовая спутница Катрин с всегдашним фотоаппаратом, старый хрыч беллетрист Протей, пишущий книгу о балтийском феномене и его энергетической клинике, безмолвная пифия с говорящим ртом — внучкой Куклой и питерский детектив Валентин Драго, он же не разоблаченный до сих пор итальянский профессор дон Клавиго. Гости были одеты в стиле приемов: у дам — строгие платья, у мужчин — фрак и его аксессуары. Только князь в вечной куртке-конфетти с глазками вшитых зеркал да певец в необъятном концертном костюме. Единственный новичок — господин в круглых очках Леннона с подкрученными усами в духе Сальвадора Дали, но при этом в самом заурядном обличье чиновника: пиджак, жилет, белая рубашка, галстук и прочая конторская зевота.

— Друзья, продолжим нашу сессию мысли! — хозяин зааплодировал.

Его аплодисменты льстиво продлили.

На пюпитре справа от князя красовалась книга для садовников мандрагоры. Сердце Валентина глухо стукнуло: как долго ему еще придется водить хозяина за нос? И как скоро тот узнает о его сегодняшней ночной прогулке по акведукам над территорией зоны? Если в Шаре (так он прозвал про себя дом-яйцо) он не найдет близнецов, то в воскресение укатит. Отбудет, уедет, сбежит! Хозяин пригласил его на неделю. До конца срока осталось всего два дня — пятница и суббота. Хотя — хотя лазейку в ограде святого курятника лис еще не нашел.

— Это наш докладчик, — представил новое лицо фон Боррис. — Еще один член братства друзей мандрагоры, член нашего клуба бывших самоубийц. Теоретик смерти, написавший труд «Смерть? Это не страшно». По основной профессии — патологоанатом, ныне философ эвтаназии, господин Феликс Кожев.

Оратор вышел к трибуне и отвесил церемонный поклон.

— За свою лекцию он получит пятьдесят тысяч долларов.

Докладчик приложил руки к сердцу и снова поклонился.

Князь был заметно не в духе. Валентин уже научился читать его настроение по лицу. Свиту страшила такая угрюмость.

— Сегодня наш диспут посвящен великой разрушительнице бытия госпоже смерти. Вот почему на главном блюде мой кондитер выложил эту прелестную пирамиду из ананасов и дынь, которым придал форму черепа. Как хорош этот чернослив вместо глазниц и эти кукурузные зерна на месте зубов! Кроме того, сегодня утром наша Кукла вдруг умерла, негодница. Когда нас срочно вызвали в гостевой дом, я обнаружил девочку на столе, принаряженную для такого важного случая. С накрашенными губами и в маминых туфлях на каблуке. Мы обомлели, но тут я заметил, что реснички шалуньи подрагивают, а грудь тихо дышит. Обманщица решила нас напугать, а когда я стал ее щекотать за ухом, тут же вскочила и, обняв меня за шею, поведала, что ей все еще стыдно за бабочку. А вдруг она все-таки умерла? Вот почему она сегодня наряжена бабочкой. Это махаон?