— Да, ваше сиятельство, я упустил из виду, что в Хегевельде стоит заря века. Я могу продолжить?

«А ведь фон Боррис ошибся с датами, — вдруг пришло на ум Валентину. — «Логический трактат» уже написан, но… Но откуда мне это известно?»

— Итак, — продолжил оратор, — вспомним слова Витгенштейна о том, что смерть — это не событие человеческой жизни. Если смерть случилась, то тебя уже нет. Это событие для других, а не для тебя. А пока ты жив — ее тоже нет. Значит, человек со своей смертью никогда не встречаются. Друзья, выше голову, вы бессмертны. Твоя смерть никогда не случится…

— Нет, господин Кожев, суть дела намного сложнее, чем ваш парадокс, — вмешался вдруг Валентин. — Вспомните блестящую формулировку вашего однофамильца гегельянца Кожева: человек есть смерть, проживающая человеческую жизнь.

— Это мой родственник…

— Завидное родство, — сказал князь.

— Следовательно, — торопил слова Валентин, — беспредельная неуязвимая смерть, капнув из бездны в чрево роженицы, став малой порцией смертности, той, что обзавелась кожей, костями, зубами, глазами и очнулась затем, став человеком, на деле есть родовая причина нашего появления на свет.

Весь стол устремил удивленные взоры на Валентина.

— Мы рождены желанием смерти пожить. Мы пелены, в кои закутался наш скелет…

Даже караул слуг вдоль стены навострил уши.

— Другое дело, что, прожив жизнь человеком, смерть призвана свыше всегда возвращаться обратно, в родовую бездну Ничто … — сказал Валентин.

— Да, профессор, так возвращается язык хамелеона в пасть вместе с прилипшей мухой… — мрачно заметил князь.

Сумрачный смех стола подхватил черную меланхолию босса.

Но Валентин не сдавался в поисках возражений докладчику.

— И еще один тезис, друзья. Смерть все же становится событием встречи, только не событием для человека, а событием для души. Душа знает о собственной смерти, как знает путник о том, что дом пуст, по зеркалу, покрытому слоем пыли. Именно смерть и есть ее вечный приют. Так говорит моя книга. Потому что смерть — это память Творца.

— Ваша книга? — сказал изумленно докладчик.

А князь, взбодрившись, воскликнул:

— Книга! Как же мы могли забыть о великой покупке! Вот она. Дон Клавиго, профессор! Я не смог прочесть ни страницы. Прошу, почитайте нам что-нибудь, пока уважаемый докладчик собирается с мыслями.

То, чего он так боялся, случилось. И что же? Валентин без всякого страха вышел к пюпитру, жестом фокусника вынул из кармана футляр, поклонился собранию.

— В этом футляре так называемый шлем мандрагоры. Он слегка похож на капюшон средневекового палача или головку опийного мака. При чтении книги нужно соблюдать осторожность. Этот шлем (надевает на голову) защитит меня от асфиксии и прочих фрустраций.

Собрание обратилось в слух. А Кукла Катя вскочила на стул, чтобы лучше видеть.

Валентин взял книгу, раскрыл первую страницу, страстно всмотрелся в абракадабру — и, о чудо, хаос сложился под его взором в крупный шрифт. Он четко и громко прочел:

— Человеческое тело — поле посаженных корневищ. Главный корень — Палач: наше сердце. Младший корень — Слуга: наша печень. Средний корень — Корзина: наш желудок. А в сумме — братство корней мандрагоры… Так вот, если мы спросим у братства корней мандрагоры, что есть смерть, то они внушают мне для чтения такой ответ. Смерть — это пустая гробница. Почему пустая гробница — легко догадаться. Тут таится евангельский рассказ о Христе и друге его Лазаре, который скончался раньше, чем Христос успел прийти в Вифанию. Два корня истины. Остальное известно. Спаситель пришел к гробнице и позвал Лазаря, который вот уже четыре дня, как умер, и смрад от его тела был явственно слышен, когда отвалили камень, закрывавший пещеру, где покоилось мертвое тело. Равви, он ведь смердит, потупилась сестра Лазаря. Спаситель громко сказал в глубь пещеры: «Лазарь! Иди вон!» И что же? Покойник встал со смертного ложа и в пеленах, с платком на лице, вышел к другу. Христос молвил людям: «Развяжите его, пусть идет». И они обнялись. А дух тлена остался внутри. То есть пустая гробница — это гробница, покинутая воскресшей смертью, это незанятая телом смертного пустота, оставленная в пещере Лазарем. Первым был Лазарь, вторым сам Христос. Верный ответ всегда состоит из двух ответов. Но! Но тут есть еще оно имя: пелены.

Сначала это пелены смерти, в которых был погребен Лазарь, а затем это пелены, отброшенные человеком после воскресения. Всмотримся в это слово «пелены», в оковы смерти, которыми пеленают мертвое тело, окончательно отделяя его от царства живых полосой ткани, завесой кончины.

Пелены — это и есть та завеса, до встречи с которой ты жив, а после — нет.

Пелены окружают нас и в утробе матери, и в час рождения, когда сброшенный послед следует за младенцем из материнской пещеры на свет. В этой близости пеленания скрыта простая и ясная мысль: роды очень приближены к смерти и, следовательно, в этом сближении — истина схожести. Смерть и роды окутаны родовой пеленой. Их сопровождает разрыв оболочки.

Если увеличить умственный напор на эту мысль, то упоминание встречи дает окончательную разгадку. Пелены — это край времени, который, пока ты жив, ежеминутно отступает, пятится от тебя из настоящего в будущее, увлекая тебя в даль жизни, но однажды завеса замирает, и твоя жизнь ударяется в стену. Больше запаса будущего у тебя нет, тут твоя смерть.

Докладчик поднял руку. Князь дал знак, и Валентин перестал читать.

— Позвольте вас перебить, профессор, и с благодарностью к вашей книге подхватить эту мысль! Да, роды очень приближены к смерти, и в этом сближении — истина схожести. В слове смерть мерещится некий грандиозный смысл. Тут предчувствие ответов, которые надо попытаться вызвать из тьмы окриком: «Лазарь, выходи!» Крикнем и мы в меру сил: смерть, выходи! Мой тезис о том, что смерть с нами никогда не случится, потому что ее фактически нет, и ваш — о том, что она очень даже есть и проживает жизнь, как смертный человек, можно вполне примирить.

— Попробуйте! — перебил князь. — Держу пари, у вас не получится.

— Принимаю, — ответил докладчик.

— Проигравший пусть кукарекает.

— По рукам! Так вот, человек не любит думать о смерти, слишком страшен ее смысл. Между тем бесстрашие позволяет взглянуть на смерть с оптимизмом. Только бесстрашие гениально. Вот оно: глупцы, раз уж мы так любим жизнь, то не стоит бояться смерти. Ведь это дело рук одного мастера. Эти слова однажды сказал своим ученикам Микеланджело, а записал их его друг Джордже Вазари.

— Садитесь, — шепнул князь лжеКлавиго.

Валентин закрыл книгу и вернулся на место. Что ж… первый опыт удался, текст позволил себя прочитать; книга явно вступила в резонанс с темой застолья.

Близняшки глазели с явной иронией. Они не верили ни одному жесту и слову шпиона и ждали развязки, досадуя на доверчивость оболваненного папули.