Нерон пожал плечами:

– Не знаю. Философ, а глупый.

– Но теперь ты поминаешь этого глупого философа добрым словом, хотя он тебя об этом не просил. Так?

Нерон опять пожал плечами.

– Так же и любовь. Ее не надо получать за что-то взамен, она появляется сама. И этот дар – единственное, что есть в нас божественного и по-настоящему сильного. И только этот дар может защитить человека от бед и напастей. Мы же знаем с тобой, что надвигается, – загадочно сказал Федор Кузьмич и посмотрел в бездонное ночное небо, в котором бесшабашно светились огромные звезды.

– Ну и пусть надвигается. Они, – Нерон поднял палец вверх, – новых людей наделают. Потом зеркалами пользоваться научат, и пошло-поехало к новой катастрофе. И все мы умрем, теперь уже по-настоящему. А что? А если это – единственно возможный выход для человечества?

– Выход для человечества совсем в другом. Задушить в себе алчность, похоть и жажду власти над себе подобными. А взрастить в себе любовь. Без требования за это награды. Любовь к людям, любовь к животным, любовь к тому, кто находится рядом…

– Любовь к Родине, – дурашливо и высокопарно продолжил Нерон и, кажется, подмигнул Верхотурову.

Генерал замер.

– Нерон, не лицедействуй, – строго сказал Федор Кузьмич.

– Я – великий актер. И ты это знаешь. Но, действительно, что ты скажешь о любви к Родине?

– Любая любовь прекрасна. Главное, чтобы понятия не подменялись. Синонимы любви – это доброта, терпимость, милосердие, забота. А если именем любви вершится что-то не сопоставимое с этими понятиями, значит, мы имеем дело с чем-то другим, что под любовь маскируется. И именно это всегда ведет к катастрофе.

– А давай предположим вот такую историю. Ты, к примеру, любишь свою землю, понял какие-то истины, которые тебе кажутся непреложными, и служишь своему императору. У императора есть враги, и ты по долгу службы должен их уничтожать. Именно из любви к Родине, ну, или к императору, – Нерон улыбнулся и опять подмигнул Верхотурову.

Теперь никаких сомнений не осталось, дурачившийся римский император, наверное, давно заметил Валерия Константиновича и вот теперь подмигивал ему! Генерал не понимал, каким образом на берегу моря у костерка находятся император Нерон и старец Федор Кузьмич, который, если верить донесению аналитического управления, был когда-то российским императором Александром I, и которые, вроде бы, умерли много столетий назад! Да и как сам Верхотуров тут очутился, тоже было непонятно. Но самое непонятное – что делать дальше? Перестать прятаться, встать и подойти к этим людям, поздороваться, сказать, что я видел, мол, как вы тут мне подмигивали? Или, наоборот, попытаться незаметно уйти?

Генерал выбрал первое. Он выпрямился и решительно сделал несколько шагов вперед, выйдя из-за холмика, за которым, как ему казалось, он очень удачно скрывался.

Собеседники его появлению совершенно не удивились. Более того, Федор Кузьмич, как ни в чем не бывало обратился к Верхотурову так, как будто все это время они с ним и разговаривали:

– Вот скажи, Валерий Константинович, разве может любая, даже самая благородная цель оправдывать насилие?

Верхотуров похолодел, понимая, что старец обращается именно к нему. Нерон продолжал посматривать насмешливо и подбросил в костерок небольшую веточку. Пламя стало ярче, и генерал почувствовал, что ему стало жарко.

– Я думаю, – медленно сказал Верхотуров и удивился хриплому, вымученному звуку своего голоса, – что если цель благородна, то она оправдывает любые средства.

– Ага, что я тебе говорил, – захохотал Нерон. – Сейчас на Земле период СЛОВА! Люди придумали слишком много устройств для передачи слов! Они выдумывают разные комбинации из этих слов и просто выпускают их в мир. Можно говорить любые слова и переставлять их в любом порядке. Это совершенно не влияет на реальный смысл!

– Скажи, генерал, разве ты не понимаешь, что «благородная цель» – это просто пустые слова? В них нет вообще ничего, – Федор Кузьмич внимательно посмотрел на Верхотурова. Тот пожал плечами, не решаясь возразить. – Ведь цель, которая кому-то кажется благородной, кому-то благородной вовсе не кажется, разве не так?

– Более того, она тому, другому, обязательно кажется очень даже неблагородной! – захохотал Нерон и подбросил в костер еще одну веточку. – Для того, другого, благородной является какая-то своя цель, ущемляющая позицию того, кто уже с какой-то другой «благородной целью» выступил!

– И потом: кто тот судья, который наверняка знает, что благородно, а что нет, что хорошо, а что плохо, что белое, а что черное? – тихо спросил старец.

Верхотуров подумал еще немного и все-таки решил возразить:

– Есть вещи, которые всегда будут считаться плохими, и вещи, которые будут всегда считаться хорошими.

– Конечно! – с готовностью откликнулся Нерон. – Например, убийство. Это всегда хорошее дело или всегда плохое?

– Плохое, – неуверенно ответил Верхотуров.

– А если убийство врагов за свободу своей страны? Хорошее? – продолжал кривляться Нерон.

– Если за свободу своей страны, то это уже не убийство. Это подвиг, – ответил генерал более уверенно.

– Ну, я же говорю, слова! Они напридумывали слов и тиражируют их в каком-то бешеном количестве! – опять засмеялся Нерон, обращаясь к Федору Кузьмичу.

– Скажи, Валерий Константинович, сам ты разве не чувствуешь глубокую ущербность слов? Слово «подвиг» и слово «убийство», оказывается, есть одно и то же, только приготовлено для разных аудиторий и в угоду разным целям? – поднял голову от костра Федор Кузьмич.

Верхотуров и сам понимал какую-то нестыковку в своих словах, но не понимал, что можно ответить таким странным людям и в таком странном месте. Он понимал только, что все то, чем он жил долгие годы, неожиданно девальвируется, мельчает и исчезает. А на месте прежних догм и правил ничего не появляется.

– Не спеши обвинять и не спеши каяться. Все приходит тогда, когда должно, – глубокомысленно заметил старец. – Ты изуверился и в себе, и в ближних, и вообще в людях. Рад возлюбить, но нет в тебе силы на сей труд.

– Как же быть? – неожиданно для самого себя спросил Верхотуров.

– Главное – желание, – тихо произнес старец. – Если ты находишь, что в тебе нет любви, а желаешь ее иметь, то делай дела любви, хотя бы сначала и без нее самой. И тогда рано или поздно Господь увидит твое желание и старание и, поверь, непременно вложит в твое сердце любовь. Но помни, что она есмь вершина всех совершенств, а посему, дабы взойти на вершину, надо пройти все ступени. И потому, прежде чем стяжать любовь к Богу и к ближнему, надо прежде всего изъять из своей души тягу к грехам. Стяжать любовь могут только те, которые стали бесстрастными, освободившись от всех страстей: от чревоугодия, блуда, гнева, лжи, тщеславия и гордыни. Только ставших чистыми и начавших творить дела любви Господь осчастливит ею.