– Вот видишь? – тычет пальцем в Леннона Рейган. – Бретт относится к тебе хорошо, а ты, как только мы выехали из Мелита Хиллз, ведешь себя с ним как козел. Благодари Бога, что твой отец, когда-то блиставший на подмостках панк-рока, но ныне подвядший, произвел на него такое впечатление.

Губы Леннона сжимаются в тонкую линию.

– Не погань своей пастью имя моего отца.

– Да плевать на него! Его уже никто и не вспомнит. Я видела Леннона злым много раз. Но теперь он просто в бешенстве. Никогда еще при мне он так не бросался защищать отца. Мамочек – да, но каждый раз, когда кто-то заговаривал об отце, штормовое облако проливалось дождем прямо ему на голову.

– Ребята, успокойтесь, – упрашивает всех Саммер. Бретт выступает вперед:

– Послушайте, мы все говорим то, чего на самом деле не думаем. Зори, прости, что мы тебе ничего не сказали. Но это еще не значит, что мы не можем тусить в одной компании. И я, и Рейган хотели только одного – чтобы все здорово провели время. И что в этом плохого?

– Здорово провели время, говоришь? – повторяет Леннон. – Да ты этой ночью нас чуть не угробил.

– А тебя хлебом не корми, только дай, чтобы в это все поверили, да? Может, проблема в том, что ты завел нас в медвежьи края? Может, из тебя просто дерьмовый проводник по нехоженым местам?

Его слова служат для меня переломным моментом. Все откровения, всплывшие на поверхность в последние несколько минут, выстраиваются в голове, как координаты на карте.

Рейган не только не сказала мне ничего о своих отношениях с Бреттом, но и попыталась дурачить меня, чтобы я завела роман с Ленноном – единственно чтобы оставить Бретта себе.

И затаила на меня обиду за мою дружбу с Авани.

Саммер разнесла по всей школе сплетню обо мне и Ленноне.

Бретт явно не проявляет ко мне никакого интереса.

Мне он тоже больше неинтересен. Трепет ушел. Да еще как – не оставив после себя никакого следа!

Все эти мысли громоздятся друг на друга дополнительным мусором, увеличивая груду никому не нужных отходов, в которую теперь превратилась моя жизнь. Потому что дома меня, опять же, ждет отец, изменяющий маме. И сама мама, ни о чем не ведающая. А еще смущение Макензи, знающих о грязных проблемах нашей семьи.

Плюс Леннон. Когда я оказалась рядом с ним, в душе пробудилась дремавшая надежда, и узнать, что наше сближение стало результатом чьих-то манипуляций, хуже самого последнего предательства. Я подумала, что мне опять нравится его общество, но что, если нет? Может, нам лишь отвели несколько реплик по сценарию кукольного шоу Рейган? Теперь, оглядываясь назад, я больше не могу сказать, что было настоящим, а что вынужденным.

В моей голове что-то щелкает.

Я поднимаю крышку, с грохотом накладываю ее на контейнер и завинчиваю до тех пор, пока запирающий механизм не издает двойной щелчок. Затем подхожу к Бретту и сую его ему в руки:

– Не виноват, говоришь?

Он прищуривается, смотрит сначала на сейф, потом на меня. Несколько долгих мгновений никто ничего не говорит. Тишину нарушает голос Рейган.

– Какая же ты мелочная! – говорит она. – Ну что же, отлично. На следующей неделе начнутся занятия, и о том, чтобы сидеть со мной, можешь забыть. Между нами все кончено. Возвращайся к своей Авани.

Я поворачиваюсь к ней, по моему лицу ручьем катятся слезы.

– Авани никогда от тебя не отказывалась! По какой-то идиотской причине ты по-прежнему ей нравишься! Это ты стала тусоваться с ребятами из частной школы, когда у твоих родителей завелись деньги. Это ты решила, что тренироваться к Олимпиаде важнее, чем проводить время с друзьями. И что же в итоге получила? Горстку друзей, которые не бросили тебя из жалости или в силу общественных обязательств. Очнись, Рейган. Всем глубоко наплевать, что тебе не повезло на этом идиотском олимпийском отборочном турнире. А насчет бегать – это даже не талант, знай себе шевели ногами!

– Зори, – тихо произносит Леннон.

Я смотрю по сторонам и вижу, что все не сводят с меня глаз с таким видом, будто я их только что оскорбила. Чтобы понять, что так оно, вероятно, и есть, мне требуется секунда. И знаете что? Не думаю, что мне до этого есть какое-то дело. Втягивать в это Кендрика, может, было не честно, но что до остальных, то пошли они к чертовой матери. Теперь я ненавижу Бретта за то, что он когда-то меня поцеловал, вселив в сердце надежду. Ненавижу Саммер за попытки мной манипулировать. И определенно ненавижу Рейган, что она испортила мне лето.

Но лишь до тех пор, пока не смотрю на нее. Какой-то мимолетный момент она выглядит так, будто вот-вот заплачет. От этого я чувствую себя… ужасно. Я не такая. И не устраиваю ни с кем безобразных ссор. От скандалов у меня бывают приступы крапивницы.

Я хочу перед ней извиниться.

Хочу, чтобы передо мной извинилась она.

Хочу отмотать время назад, вернуться в то утро, когда мама впервые сказала мне об этом жутком походе, и напрочь от него отказаться.

Я уже открываю рот, чтобы попросить у Рейган прощения, но она меня опережает:

– Спасибо, что загубила наш поход. – Потом машет в сторону Леннона и добавляет: – Собирайте манатки и катитесь отсюда на пару ко всем чертям. – Потом поворачивается, чтобы уйти, но в последний момент останавливается: – Да, кстати, весной, после олимпийской акции по сбору денег в Беркли, твой гнусный папаша пытался затащить в постель мать Мишель Джонсон. Я не говорила об этом моей маме, потому как в этом случае она перестала бы покровительствовать придурочной клинике твоих родителей, но теперь скажу обязательно, даже не сомневайся.

Время замирает. Я не двигаюсь, не дышу и даже не моргаю. И понимаю, что плачу, только когда чувствую, как по щекам катятся горячие слезы. Еще на какую-то секунду застываю на месте, чтобы что-то ответить, но не могу.

В голове царит пустота. Мне просто хочется, чтобы все исчезло. Рейган. Бретт. Леннон. Этот турпоход, обернувшийся для меня полным прахом.

Мой отец.

Все это мучительно застревает в горле, не в состоянии найти выход. У меня такое чувство, будто я тону, а крохотные пираньи вгрызаются в кожу и кусками рвут в клочья мою гордость. А поскольку мы стоим в затерянном краю во тьме ночи, а вокруг разгуливает голодный медведь и только Бог знает кто еще, делаю единственное, что мне по силам, – ухожу в свою палатку.

В свете луны едва разбираю дорогу. Здесь, похоже, намного темнее, чем в городе. Но потом, только чудом не свернув шею, спотыкаясь о камни и коряги, я кое-как все же забираюсь в палатку и застегиваю молнию, отгораживаясь от остальных ребят. В качестве замены злобно хлопнуть дверью – типа, получите! – жест не самый эффективный, особенно когда до меня доходит, что издали доносятся голоса. Слов я разобрать не могу, но иллюзию оторванности от мира они разрушают напрочь.