— А, собственно, почему ты здесь очутился, Александр Иванович? — парень прищурился. — Никак в Париже что-то произошло непоправимое? — он нахмурился, а Румянцев вздохнул. — Дмитрий Иванович, голуба моя, ну я тебе чем-то не угодил, рожей видать не вышел, али не пробрился как следует, но тут не обессудь, в карете столько времени провести, хорошо хоть спину не прихватило, позволь ее высочеству уже встретиться с государем, чтобы пойти отдыхать. Мы-то мужики такую поездку с трудом выдержали, хоть ее пожалей.

Митька внимательно посмотрел на Филиппу, которая в этот момент откинула меховой капюшон, потому что комнаты были жарко натоплены и в мехах стоять становилось некомфортно. Нахмурившись еще больше, Митька повернулся к Румянцеву.

— Обождите здесь, Александр Иванович.

— Дмитрий Иванович! — граф снова повысил голос, но Митька его прервал.

— Недолго. До пяти досчитать не успеешь, Александр Иванович, как я вернусь.

И он скрылся за дверью, из-за которой в коридоре все так же не слышалось ни звука. Он вернулся быстрее, чем Филиппа успела сосчитать до пяти. При этом вернулся он не один. Увидев, кого тащит за собой этот Дмитрий Иванович, которого никто ей не представил и даже не удосужились объяснить какого его место подле Петра, Филиппа едва не всхлипнула от облегчения.

Петр Шереметьев стоял, приоткрыв рот, и во все глаза смотрел на Филиппу де Бурбон, нареченную невесту государя Петра Алексеевича, которой ну никак не могло здесь оказаться. Он даже глаза протер, но видение тоненькой девушки, которая, как ему показалось похудела еще больше в того момента, как он видел ее в последний раз, не исчезло. Темные глаза смотрели с тревогой, лицо было так бледно, что Петька даже заподозрил наличие пудры, которой, насколько он помнил Филиппа не пользовалась. Толстая черная коса с кокетливым красным бантиком упала ей на плечо, и потекла по груди, что было бы гораздо эффектнее, сними Филиппа шубу.

— Ваше высочество, — наконец, удалось выдавить Шереметьеву из себя. Опомнившись, он отвесил глубокий поклон. Филиппа кивнула, а ее щеки окрасились неким подобием румянца. — Ваше высочество, но как? Как вы здесь оказались?

— Прилетела на метле, — Филиппа даже глаза закатила. — Граф, ну как я, по-вашему, могла здесь оказаться? Приехала в карете с графом Румянцевым, разумеется, — гвардеец насторожился, слушая французскую речь, но Филиппа слишком неважно говорила по-русски, и к тому же сильно устала и морально и физически, чтобы переключаться на перевод. К тому же Шереметьев сносно изъяснялся. Не так хорошо, как Петр или граф Румянцев, но тоже довольно прилично. — Граф, мне срочно нужно увидеть его величество. Что мне нужно сделать, чтобы он меня принял? — она умоляюще посмотрела на Петьку. На самом деле она не хотела, чтобы в ее взгляде промелькнула мольба, но Филиппа действительно очень устала, и плохо контролировала эмоции.

— Ничего, ну, конечно, ничего, — Петька хлопнул себя ладонью по лбу. — Идемте, ваше высочество, — и он с поклоном распахнул перед ней дверь. Филиппа благодарно улыбнулась и прошла в кабинет, мимо гвардейца, которого, казалось, разорвет от любопытства. За Филиппой в кабинет зашел Петька, а затем и Митька, закрывший дверь.

Выдохнув с облегчением, граф Румянцев сел в кресло, неподалеку от двери и приготовился ждать, потому что даже не сомневался в том, что очень скоро получит много чего от государя, и речь шла не о наградах. Нужно хотя бы не заставлять государя ждать, а явиться сразу на его зов, тогда, может часть на орехи ему и не достанется.

Попав в темный кабинет, освещенный множеством свечей в канделябрах, плотные шторы которого были опущены, что и создавало этот полумрак, Филиппа снова оробела, но быстро взяла себя в руки и приблизилась к столу. На столе была расстелена карта, на которой стоящие вокруг стола мужчины время от времени что-то чертили, негромко переговариваясь при этом. Сердце стучало где-то в горле, и, чтобы успокоиться, Филиппа присела в глубоком реверансе.

— Ваше величество, — и только поднявшись, она увидела его. В свете свечей Петр напомнил ей одну фреску, которую она видела, пока жила в Испании: на этой фреске был изображен падший ангел, которого сейчас очень сильно напомнил ей ее жених. Он был такой же: юный, красивый, но его лицо и фигура были наполовину скрыты во мраке. Сходство было настолько сильным, что она вздрогнула, не в силах ни вымолвить слово, ни отвести взгляд. А в голубых глазах, которые медленно осматривали ее с ног до головы, бушевала буря. Взгляд Петра словно обрел вес, а светлая радужка заметно потемнела. Тишина, стоявшая вокруг, казалась звенящей.

Наконец, Петр открыл рот, и проговорил глухим голосом, словно у него горло пересохло.

— Я так понимаю, это мой подарок ко дню рождения? Иначе, как еще понимать то, что вы находитесь в месте, далеком от определения «безопасность», Филиппа?

* * *

Не могу сказать, что новости, привезенные Филиппой слишком меня удивили. Если честно, то я ожидал нечто подобного. Другое дело этот заговор молчания, а также заигрывания с османами Австрии – вот это стало для меня неприятной неожиданностью. К счастью все мои генералы еще не разошлись, и после того как я переговорил с Филиппой с глазу на глаз, очень быстро, только по существу, и между нами стоял стол, я отправил ее отдыхать, а сам пригласил мой военный совет вернуться.

На этот раз паузы затягивались. После того как все почувствовали скорый отдых, узнать, что эта война далеко не последняя из предстоящих в скором времени, было не слишком приятно.

— Крымчаки сейчас точно не нападут, — начал высказываться Бутурлин. — Они народ южный, солнышко уважают.

— Это так, но совершить какую-нибудь гадость, под науськиванием османов и с полного одобрения дивана, вот на это они точно способны, — Салтыков передернул плечами. Он недолюбливал ни османов, ни крымчаков. С чем была связана его неприязнь, сказать было сложно, но она была и это нужно было принимать, как случившийся факт. — Вот же, сукины дети, никак не могут подождать.

— Наивный ты человек, Петр Семенович, — протянул Петька. — Ну кто откажется напасть, коли соседа в это время с другой стороны заклевывают, а если по нам судить, то с трех сторон, учитывая, что калмыки чудят без меры.

— Ладно, поживем – увидим, что сейчас суетиться-то, все одно ничего предпринять не успеем, ежели что случится. Идите, готовьтесь. Выходим через три дня. Митька, задержись.

Когда дверь за шедшим последним Шереметьевым закрылась, я повернулся к своему секретарю.

— Ну что же, пора действовать. Привезешь мне, дальше, я сам, — я подошел к окну и одернул тяжелую штору. Окно выходило на двор, через который в этот момент быстрым шагом прошла Филиппа и скрылась на конюшне. Я невольно нахмурился. Что она там забыла?

— Может быть, я сам, государь? — я покачал головой и отвернулся от окна.

— Нет, Митя, это мое решение и моя ответственность, да и грех тоже моим будет. Бери взвод гвардейцев и поезжай.

Митька кивком головы дал понять, что понял и стремительно вышел из кабинета.