– На первом этапе мы отдаем вашего камикадзе! – крикнул Гуров. – А вы отпускаете наших ребят. Всех!

– А не слишком жирно получится? – спросил Сумской. Его, кажется, забавлял этот диалог. – Может, добавите маленько?

– Прокурор добавит! – отозвался Гуров.

– Мне надо подумать, – уже серьезно ответил Сумской и на некоторое время пропал.

Оперативники молча ждали. Они даже не смотрели друг на друга. Момент был крайне напряженный. Сейчас от них мало что зависело. Гуров уже прикидывал в уме, что делать в случае отказа, – они попытаются отстрелить замок на двери с помощью автомата и пойдут на прорыв. Выход отчаянный, но больше ничего не остается.

Наконец Сумской вернулся. В голосе его опять звучала еле уловимая насмешка.

– Хорошо, мы согласны, – неожиданно сказал он. – В конце концов, это удобно, когда все в одном месте. Только единственное уточнение. В придачу к нашему человеку вы, как оговаривалось, сдаете все оружие. Условия те же. За вами автомат, «беретта» и три табельных.

– Не пойдет! – спокойно ответил Гуров. – Если мы сдадим вам оружие, вы просто зайдете сюда и всех нас покрошите. Такой вариант нас категорически не устраивает. Если не согласны на наши условия, то будем разговаривать по-другому. Со стрельбой и всем прочим. То же самое вас ждет, если вы попытаетесь причинить вред нашим товарищам. Нравится вам это?

– Не очень, – признался Сумской. – Мы любим делать все тихо. Но вы требуете слишком многого. Сам я решить этот вопрос не могу. Придется вам подождать.

– И долго ждать? – спросил Гуров.

– Нет, осталось совсем немного, – успокоил его голос наверху. – Вам сообщат.

Он ушел. Оперативники опять собрались в дальнем конце помещения.

– Скверно! – произнес Крячко. – Давно я не бывал в мышеловках. Оказывается, очень неприятная вещь.

– Не понимаю, как вы можете так спокойно говорить об этом? – вспылил Синицын. – Нашим товарищам грозит опасность…

– Может, ты не заметил, Синицын, – с досадой перебил его Гуров, – но нам всем грозит опасность. И давайте без лозунгов. Они еще не готовы проявлять инициативу. Ждут, насколько я понимаю, шефа. Подождем и мы. Бросаться с головой в омут не будем. Отложим это на крайний случай.

Синицын резко повернулся и с вызывающим видом отошел в сторону.

– Не обращай на него внимания, Лева! – добродушно сказал Крячко, увидев, как потемнели глаза Гурова. – Человек просто голодный. Я вот тоже, когда голодный, становлюсь ужасно нервным. Это закон природы.

Гуров не принял шутку, но гнев его постепенно улегся. Синицын и Черкасов были друзьями. Истерика Синицына была естественной реакцией растерянного человека. Не стоило придавать ей большого значения, тем более что нервы им понадобятся совсем скоро.

Чтобы не терять времени даром, Гуров попытался поговорить с Маргаритой Альбертовной, надеясь выяснить у нее какие-нибудь подробности. Но оказалось, что ничего интересного сказать она не может. Она выглядела совершенно больной, едва ли намного лучше собственного сына. Единственное, что она сумела произнести членораздельно:

– Они его все время били…

И еще она сказала Гурову, что Квадрата на самом деле зовут Андреем Владимировичем. Но эта информация мало проясняла ситуацию, а ничего более связного госпожа Вагнер предложить не могла. Илья вообще молчал, хотя Гурову показалось, что отсутствующий вид, который являл этот молодой человек, был во многом напускным. Он явно хитрил, и раза два Гуров ловил на себе его вполне осмысленный испытующий взгляд.

Гуров решил отложить расспросы на будущее. В тех условиях, в которых они сейчас находились, трудно было рассчитывать на какие-то откровения. По существу, они напоминали сейчас пассажиров тонущего корабля. Трюм его медленно наполняется водой, рация бездействует, а шлюпки в руках неприятеля. В такие минуты в голове бьется только одна мысль – выжить.

В подвал практически не доносилось никаких звуков, и, что делается наверху, никто не знал. Однако в какой-то момент ему определенно показалось, что он слышит отдаленный шум автомобильного мотора. Потом шум оборвался, и опять наступила тишина.

Приуныл даже Тюрин. Он начинал подозревать, что его драгоценная жизнь не является для его соратников такой уж драгоценной, а положение узника, прикованного к стене, бодрости не добавляло.

Примолк и неунывающий Крячко. Ожидание и неизвестность подействовали даже на его цельную натуру. О Синицыне и говорить нечего – он метался по подвалу, как тигр в клетке, время от времени бросая в сторону Гурова уничтожающие взгляды. Напряжение накапливалось.

И вдруг из отдушины послышался голос Сумского. На этот раз он был предельно строг и официален.

– Господа сыщики, будьте внимательны! Сейчас к вам спустятся. Не делайте глупостей – помните, что ваши товарищи в наших руках. Мы хотим с вами поговорить.

Голос его внезапно оборвался, будто радиоприемник выключили.

Примерно через минуту все услышали, как гремит замок входной двери. Гуров знаком приказал Синицыну, чтобы тот взял под наблюдение противоположный выход, а сам, подняв автомат, укрылся за генератором. Крячко с «береттой» наготове пристроился в другом углу.

Дверь открылась. И в подвал ввалились четыре накачанных молодых человека с пистолетами в руках. Они толкали перед собой Самохина, Черкасова и шофера Гришу. Все трое были в наручниках. Лица у обоих оперов были мрачны, как туча, а Гриша едва не плакал. Вся эта компания выстроилась по обе стороны двери, а вперед вышел невысокий, но крепенький, как боровок, человек, слегка похожий на императора Бонапарта, каким его рисуют в учебниках истории, и уже знакомым, но без помех усилителя голосом сказал:

– Сразу предупреждаю – ваших дружков пристрелят первыми, если вы начнете дергаться. Осознайте этот факт хорошенько. Осознали? Значит, попробуем поговорить.

Он отступил в сторону, а через порог шагнул еще один. Этот господин был высок и осанист, широкая мясистая физиономия имела выражение бесконечной самоуверенности и презрения к окружающему миру. Глаза смотрели холодно и угрожающе. Отлично сшитый светло-серый пиджак едва не лопался на могучих плечах. На квадрат в геометрическом смысле он не походил нисколько, но Гурову подумалось, что это прозвище подходит ему, как никакое другое, – был в нем многозначительный подтекст, выражающий, может быть, его незатейливую и несгибаемую внутреннюю суть. Внутри этот человек действительно был плоским и однозначным, как квадрат.

– Значит, так! – провозгласил он безо всякого вступления булькающим презрительным голосом. – По ночам я обычно сплю, поэтому давайте по-быстрому, без этих ваших заходов! Прямо скажите, господа менты, – будем договариваться или будет драчка? Только, по-моему, в драчке вам уже ничего не светит. Согласны?

– Нет, не согласны, – возразил Гуров. – Вот сейчас, например, ты, Квадрат, у меня на мушке. Одно движение пальцем, и тебя нет на белом свете. А ты говоришь, не светит!