– Я, мент, не люблю фамильярности! – мрачно сказал Квадрат, сверкая глазами. – И ты меня больше этой кликухой не зови, понял? Если хочешь ко мне обратиться, можешь звать меня Андреем Владимировичем. А насчет пальца я тебе вот что скажу – а ты слушай и мотай на ус, – палец этот можешь засунуть себе в задницу, потому что раньше, чем ты им пошевелишь, твоим шестеркам уши поотстреливают и вообще всех здесь положат на хрен. У нас это просто делается. Так что еще раз говорю – ничего вам у меня не светит. Лучше договоримся по-хорошему.

– А мы не против, – сказал Гуров. – О чем будем договариваться?

– А вот об этой бабе и ее ублюдке, – махнул рукой Квадрат. – Ты, мент, не знаешь, сколько они мне крови попортили. Я за это из них самих кровь выпью, высосу всю до капли! Твое дело тут вообще сторона. Они тебя не касаются. Ну и вон того парнишку, которого вы в клетку посадили, тоже мне отдашь. Он же не виноват, что его тут забыли. По-моему, справедливо.

– А нам что полагается? – спросил Гуров.

– Как – что? А твои орлы? Получишь их обратно, целками! – засмеялся Квадрат. – Разве плохо? Они уж и не думали в живых остаться, а ты им такой подарок сделаешь! Давай по рукам?

Гуров внимательно посмотрел на группу, стоявшую за спиной Квадрата. Четверо головорезов слегка расслабленно поигрывали пистолетами, насмешливо поглядывая по сторонам. Сумской был собран и внимателен, но оружия у него Гуров не видел. Сколько противников наверху, трудно было даже предположить, но сейчас это не очень занимало Гурова. Ему важно было спасти жизнь ребятам. Переговоры ни к чему не приведут – это он осознавал очень ясно. Квадрат – подлец и отморозок, жалеть он никого не будет. Сейчас он просто заговаривает зубы. Получив свое, он тут же разделается со всеми. Значит, придется рискнуть. Гуров уже придумал, что нужно сделать.

Он встретился взглядом с Самохиным и едва заметно подмигнул ему. Он увидел, как сразу же оживились у того глаза, и понял, что Самохин тоже его понял.

– Допустим, я соглашусь, – сказал Гуров. – И что дальше?

– А дальше мы забираем, что нам причитается, и спокойно уходим, – почти добродушно объяснил Квадрат. – Уезжаем. А потом – вы, но уже пешочком. Извини, мент, но тачка ваша поломалась. – Он довольно засмеялся, оборачиваясь к своим шестеркам.

Те подобострастно заулыбались, не сводя глаз со своего шефа. Гуров снова посмотрел в глаза Самохину и понял – пора!

– Все на пол! – закричал он и рванул пусковой рычаг генератора.

Треск оборвался. Погас свет. Уже в полной темноте Гурова нажал на спусковой крючок и выпустил короткую очередь в потолок. Темнота наполнилась грохотом выстрелов и отчаянными криками. Со всех сторон слышались звуки ударов, столкновений, грязная ругань. На удивление, никто не стрелял.

Желая внести побольше сумятицы, Гуров дал поверх голов еще одну короткую очередь. Было слышно, как свистят рикошетирующие от бетонных стен пули. Гуров про себя молился, чтобы ни одна из них никуда не попала.

Неожиданно за спиной у него послышался какой-то новый шум, и через мгновение стало ясно, что в подвал пытаются проникнуть с противоположной стороны. Агрессивный лязг дверей и топот многих ног давали понять, что намерения у нападающих самые серьезные. По стенам метнулся белый луч электрического фонаря.

Но тут из темноты размеренно и упорно забухал пистолет Синицына. Выстрел, другой, третий… Фонарик полетел на пол и погас. В коридорчике кто-то вскрикнул от боли, кто-то упал, кто-то выстрелил в ответ. И тут же истерический голос крикнул: «Не шмаляй! В шефа попадешь! Пошли назад, а эти пускай здесь подыхают!»

Прорыв закончился так же неожиданно, как и начался. Нападавшие выскочили из подвала и ушли наверх. Как выяснилось позже, дверь в суматохе никто запирать уже не стал.

Гуров слышал топот шагов и на ближней лестнице. Он удалялся. А потом наступила тишина. Гуров решил рискнуть и запустил генератор. Тот задергался, зачихал, лампы под потолком мигнули несколько раз, а потом постепенно налились устойчивым белым светом, выхватив из темноты все углы и человеческие фигуры, замершие в самых неожиданных позах.

У Гурова будто камень с души свалился. Все были живы, и, кажется, никто даже не был ранен. Только злой, как черт, Синицын раздраженно тер рукавом щеку, размазывая по ней свежую кровь. Крячко уже снимал наручники с освобожденных заложников.

– Как Лев Иваныч выстрелил, так он сразу в дверь ломанулся! – возбужденно объяснял ему Самохин, блестя глазами. – А я еще раньше ему под ноги! Он – с копыт! Тут паника началась. В кого стрелять, куда бежать – никто не знает, темно…

– Ладно-ладно, потом расскажешь, – добродушно заметил Крячко. – Кстати, что темно было, мы тоже заметили…

Гуров выбежал на лестницу и, задрав голову, прислушался. Наверху происходило что-то странное – оттуда доносились возбужденные крики, железный лязг и еще какой-то непонятный звук, словно шумел большой вентилятор. Тарахтенье генератора в подвале мешало определить, что это такое. Но Крячко, подойдя к Гурову, догадался сразу.

– Лева! – сказал он удивленно. – А ведь это вертолет!

– Что за вертолет? – настороженно отозвался Гуров.

В этот момент наверху метнулась человеческая фигура, а по лестнице, металлически цокнув, покатился вниз какой-то предмет. Гуров инстинктивно прыгнул в сторону, втолкнув Крячко обратно в подвал.

Они упали на пол, и тут же у подножия лестницы со страшным грохотом разорвалась граната. Подхваченная ударной волной, дверь захлопнулась. Несколько осколков прожужжали под потолком, выбив искры из холодного бетона. Следом взорвалась граната в той стороне, которую караулил Синицын. Вреда она никому причинить не могла, и Гуров предположил, что их просто хотят замуровать в подвале, разрушив обе лестницы. Это предположение подтвердилось, когда с обоих концов взорвалось еще по одной гранате. Идти на прорыв в такой ситуации было бы безумием – пришлось целиком положиться на судьбу.

Но взрывы вдруг прекратились. Зато совершенно отчетливо прорезался звук снижающегося вертолета, а вслед за ним – предостерегающий о чем-то, сердитый голос, многократно усиленный мегафоном, – но это был уже не голос Сумского. Гуров и Крячко посмотрели друг на друга.

– А ведь это, похоже, наши, Лева! – с изумлением сказал Крячко. – Менты это! Но откуда?!

– Кажется, я понял, откуда, – усмехнулся Гуров. – Таксист! Он все-таки смылся, когда услышал первые выстрелы. Но по пути, должно быть, позвонил в милицию. Как говорится, нет худа без добра.

Поднимались по искореженным, перевитым взрывами ступенькам с превеликой осторожностью. Маргариту Альбертовну едва ли не на руках несли. Ее сын, к удивлению Гурова, заметно ожил и от помощи категорически отказался. Но выходил он последним – за совершенно убитым, растерявшим весь оптимизм водителем Гришей. Со стороны могло показаться, что эти двое только что перенесли тяжелую долгую болезнь.

Был и еще один человек, который не выказывал никакого восторга по поводу освобождения. Тюрин был мрачен, погружен в свои думы, а во взглядах, которые он изредка бросал по сторонам, ничего, кроме злобы, уловить было невозможно.