Шрифт:
Интервал:
Закладка:
из крана капала и таяла в трубе.
Как свечи белые, маячили в ночи
так называемые лунные лучи.
А та луна, а та небесная была
в кружочках цифр, как телефонный циферблат.
Совсем иные, иноземные миры,
висели звезды, как бильярдные шары.
В бубновых окнах лица женщин и мужчин
чуть-чуть прозрачнее, чем пламя у свечи.
Я был в неясном состоянье перед сном.
Я был один. И был один старик со мной.
Но был он в зеркале, таинственный старик:
в шампанских бакенбардах современный лик.
Он делал пальцами, как делает немой.
Как свечи белые, мигали у него
немые пальцы.
Этот мученик зеркал
на фортепьяно что-то странное играл.
Мою чайковскую луну и облака,
как Дебюсси, он в си-бемоли облекал,
то патетические солнца и латынь,
он мне, слепцу, — мой музыкальный поводырь.
Еще старик играл такое попурри:
— Все это было — твой Парнас и твой Париж,
но ты не жил и не желал,
увы и ах! —
существованье музыканта — в зеркалах.
Лишь в зеркалах — твои сожженные мосты,
молитвы мутные, минутные мечты.
Я тварь земная, но нисколько не творю,
я лишь доигрываю музыку твою.
Мы — Муки творчества. Нас ждет великий суд.
У нас, у Муков, уши длинные растут.
Но наши уши постепенно отцвели:
спасает души повседневный оптимизм.
Я презираю мой му-чительный талант...
А по мостам ходили белые тела.
Как свечи белые, маячили в ночи тела,
одетые у женщин и мужчин.
Играл орган в необитаемых церквах.
Его озвучивали Гендель или Бах.
Фонарик в небе трепетал, как пульс виска.
И в небе с ним — необъяснимая тоска.
О музыкант, какую ни бери бемоль,
минорный край твой есть, как мания, немой,
взойдет ли солнце — очи выела роса,
как водяные знаки, бедные глаза.
О музыкант, меня ты не уговорил,
ты улыбнулся и на улицу уплыл.
Так ты уплыл. Но я нисколько не скорблю:
большое плаванье большому кораблю.
КВАРТАЛЫ СЕН-ЖЕРМЕН
Поехали,
с орехами,
с прорехами,
с огрехами,
поехали —
квадратными
кварталами, —
гони!
Фиат наш —
лакированный
кораблик —
на огни!
Поехали.
По эху ли,
по веку ли, —
поехали!
Таксер, куда мы мчимся?
Не слишком ли ты скор?
Ты к счетчику, а числа —
бесчисленны, таксер.
Что нам Париж гадает?
Что нам еще искать?
Квадратные кварталы
и круглая тоска.
ЛЮДМИЛА ПОПОВА
ВИДЕНЬЕ
Ван Клиберн!..
Он видится мне за роялем,
Несущий в наш город
магический дар свой.
Готов он отдать находящимся в зале
Богатства всего музыкального царства.
И люстры звенят от раскатов оваций.
О, сколько друзей
в этом зале он встретил!
И время еще не пришло расставаться,
И ночь над Невой
не темнеет, а светит.
Но сроки безжалостны.
Рейс неизбежен.
Вновь страны другие,
оркестры другие,
А руки всё те же,
и мысли всё те же,
И сердце всё так же
в России, в России...
Здесь белые ночи совсем отбелели,
Срываются звезды,
и падают листья...
Но веет с неведомой мне параллели
Печалью Шопена
и страстностью Листа.
И это виденье
ловлю я повсюду —
В полночной тиши
и на раннем рассвете,—
Ведь где-то свершается музыки чудо,
Чтоб людям счастливей
жилось на планете.
СЕМЕН ТРЕСКУНОВ
* * *
Осенний ветер свистнул птицам —
И в небе их полным-полно.
Он в поле наклонил пшеницу —
И отдала она зерно.
Рванулся ветер к синим рекам —
И реки вздрогнули до дна.
Он тронул душу человека —
И вдруг заплакала она.
АНАТОЛИЙ ПЕТРОВ
* * *
Иду обочиной дороги,
Как двадцать лет тому назад.
А мимо — серые пороги,
А мимо — сонмища солдат.
А мимо — пули или годы
Свистят у самого виска...
А мимо — поднятые взводы
Уже готовы для броска...
Все это— мимо, мимо,
Мимо.
Как будто не было беды,
Но оглянись — и станут зримы
Тех дней горячие следы.
Но оглянись, припомни даты
С тяжелой траурной каймой...
Четыре года шли солдаты
На край земли,
К передовой.
ВИКТОР ЖДАНОВ
КРАЙ МОЙ ДЕРЕВЕНСКИЙ
Здесь плотничают дятлы в перелеске.
На мягкой пашне галочьи следы.
Под плеск лещей поблескивают лески
И вздрагивает прозелень воды.
Здесь нужным человеком дорожат.
И прежде чем войти в любую хату,
Тебя окликнут гуси-сторожа,
Прощупает подсолнуха локатор.
А тракторист заглушит «Беларусь»
И скажет вправду или понарошку:
А этот, мол, еще откуда «гусь»?
Пахать пришел иль в мед макать лепешки?
Обидная, но правильная речь.
Сажусь за руль,