паркетной местности.

А рация жила среди боев,

Чтоб у нее училась муза честности

И мужеству училась у нее.

Прием порукой связан с передачею.

И на ошибки места нету в ней:

Идет за шифром строго обозначенный,

Единственный подтекст для батарей.

А уж когда открытая позиция,

Когда шинель осколки теребят, —

В открытом тексте скажется традиция

Разведчиков, погибших до тебя.

У ПЕРЕПРАВЫ

Мне на память приходит нередко:

От победной весны вдалеке

Пехотинцы, цепляясь за ветки,

Валунами сползают к реке.

А над нею, до горечи вешней,

Разрывая к спасенью маршрут,

С топорами саперов успешно

Состязанья снаряды ведут.

Значит, только держаться осталось,

И пехота уйдет от реки,

Подминая тупую усталость,

В глину врезывая сапоги.

Помирать никому неохота,

Но покуда снаряд не настиг,

У саперов одна лишь забота —

Протащить сквозь разрывы настил.

Протащить... И ложатся лесины

Над клокочущей, рваной водой.

Тонкий голос визгливее мины

Разрывается за спиной:

— Эй, за вас подыхать мы не будем!

Переправу давай!—

                             И на миг

Разогнутся усталые люди

И глазами прицелятся в крик.

Он метнется от берега к чаще,

Чтоб исчезнуть, как мышь, без следа,

Но покажется людям, что чаще

У настила взлетает вода.

Мне бы выбрать иную картину

Из великой, как совесть, войны.

Только крик тот, ударивший в спину,

Не дают забывать крикуны.

ВЛАДИМИР КУЗНЕЦОВ

ТРОЕ

Туман предутренний прорезав,

В тиши полей

Проплыл тягучий скрип протезов,

Стук костылей.

Проплыл и у холма крутого

Внезапно стих.

И тишина накрыла снова

Людей троих.

Они молчат, обняв друг друга,

Как в дни войны.

И нет ромашкового луга,

Нет тишины,

А танки с черными крестами

В кровавой мгле,

Вновь извергая сталь и пламя,

Мчат по земле.

Все ближе, ближе грохот тяжкий,

Все злей и злей...

Ах, как колышутся ромашки

У костылей!

Снуют шмели проворным роем,

И день так свеж...

Обнявшись, молча смотрят трое

На свой рубеж.

Им слава и почет вовеки!..

В лучах зари

Стоят на поле не калеки —

Богатыри.

ПЕТР ОЙФА

РЕКВИЕМ

(1944 г. Сентябрь. Эстония)

Нет в мире ни добра, ни бога.

Есть пепел в лагере Клоога.

Костер с трубою вытяжной.

Есть пепел глаз и материнства.

Есть пепел братства и единства —

Сто сантиметров толщиной.

Нет в мире отчего порога.

Есть пепел в лагере Клоога.

Фашист с отвислою губой.

Есть пепел мужества и детства.

Есть пепел мысли и надежды.

Соотчич мой, он был тобой.

Нет в мире солнца и дороги.

Есть пепел в лагере Клоога.

Летучий, нежный, теплый прах.

Кругами дантовского ада

Тот пепел ввысь взлетал и падал.

Светился сам собой впотьмах.

Литовца, русского, еврея ли —

Ветрá тот пепел вдаль развеяли.

...И ныне сквозь года, года,

Он — в хлебном зернышке граненом,

В подснежнике, в ручье студеном.

Людская память, будь всегда!

И всею гневной верой века

Звучит нам пепел человека

Из тех глубин, от тех высот:

— Есть в мире Армия России,

Полями битвы, как мессия,

Она идет!

* * *

С балкона на небо взглянуть

В час предвечерний не хотите ли?

Там млечный след, как Млечный Путь,

За реактивным истребителем.

За юношей, за офицером,

За мальчиком послевоенным,

Что, подымаясь к звездным сферам,

Остался тем обыкновенным,

Соседским, с нашего двора,

Серьезным школьником вчерашним,

Которому еще вчера

Все, кроме книг, — пустые шашни.

Теперь в неверной синеве

(Пусть обжита, соизмерима!)

Он за секунду или две

Пройдет, как звук неуловимый.

Закатным солнечным лучом

Вдруг высветлен в своем зените.

И от него в наш мирный дом

Идут

Невидимые

Нити.

ГОРОДСКАЯ ДУША

Моросящий шепот шин.

Шелест, шарканье подошв, —

Я с утра бегу под дождь

Звуков — хлебный для души.

Без него немило жить,

Без него несладко спать,

Хоть и скажешь: «Отвяжись!»,

Только ждешь его опять.

Пусть зашторено окно,

Я внутри дождя живу.

Звуки вяжутся в одно

И во сне и наяву.

Я берусь на слух узнать, —

Всяк несет оттенок свой, —

Вот — трамвай маршрута «пять»,

Вот — идет сороковой.

Говорят, лечебен шум

Сосен, моря, птичьих крыл...

Я от них домой спешу

К музыке, что я открыл.

Все, должно быть, оттого,

Что не чувствовал я там

Человека самого

С музой улиц по пятам.

Моросящий ход такси.

Гладь асфальта, как всегда.

Верно, с Киевской Руси

Громозвучны города.

ГЕОРГИЙ ТРИФОНОВ

ЛЕНИНГРАДУ

Вдоль сонных крыш

стоит рассвет на вахте.

В косом дожде

желтеют кроны лип.