будто бы выдуманными сказителем с крепкой фантазией, хотя меня не покидает ощущение, что некоторые из понятий просто сменили имена и остались жить в моей голове по поддельным документам.

Убедившись, что я умею не только смешно стонать от брошенных в меня детьми камней, меня заставляют работать на подхвате у самок. Поэтому каждый день я усердно драю песком медную посуду, исправно хожу за водой, по мере сил помогаю чинить волокуши и латать дыры в кожаных шатрах.

Не могу сказать, что меня кормят от пуза, но и голодать не дают. И пусть еду в семье Амрата я получаю последним, ни разу не обделяют.

Любопытный уважаемый воин даже дает мне кличку: теперь желтошкурые кочевники в насмешку называют меня Ланс, что на их диалекте значит «бегущий».

Каждый день до зубной боли похож на прожитый, и я перестаю вести им счет. Пустыня смеется над календарями, сжигая страницы на бледном раскаленном песке.

Стоянка у треугольного пруда длится больше недели, но племя наслаждается прохладой и обилием питьевой воды, не спеша двигаться дальше.

Я узнаю все больше про чу-ха-хойя и их мир, который именуют Тиамом.

Джу-бир-Амрат отнюдь не болтун, но иногда становится чуточку добрее и отвечает на мои вопросы. Скаля раскрашенные клановыми узорами зубы, он от души смеется над их глупостью и неказистой грамматикой бледношкурого, но все же рассказывает. Про большую воду на западе от большого песка. И про крупные города, в которых живут неразумные сородичи чу-ха-хойя. И про ближайший их них, что лежит во многих переходах на юг…

А еще он пытается вызнать про меня и прошлое, но мне нечем порадовать зубастого хозяина. Убедившись, что не добьется правды ни лаской, ни угрозами, ни побоями, Амрат оставляет меня в покое. Однако, в отличие от соплеменников, продолжает наблюдать, причем с интересом и азартом, будто видя нечто, скрытое от других.

Однажды вечером, перебрав с хмельным напитком, он уводит меня от стоянки. И берет буар-хитту, отчего мои колени подгибаются, а руки начинают дрожать.

Заметив и унюхав страх, Амрат смеется и грозит утащить меня на веревке. Его смеху вторят злые дети, пытающиеся покусать мне ноги. Я собираю в кулак остатки мужества и выхожу из шатра — если бы чу-ха-хойя хотели меня убить, не стали бы спасать, верно?

Мы снова идем в пустыню, на этот раз вдвоем. Отходим от оазиса не меньше тысячи шагов, и подвыпивший Джу-бир-Амрат внезапно учит меня стрелять. Вероятно, намеревается немало позабавить себя зрелищем неловкого зверька, но…

Оружие кочевника оказывается тяжелым, громоздким и неудобным, особенно для моих рук. Но, несмотря на заливистый писклявый смех, хозяин буар-хитты все равно не уходит из-за моей спины, а его покрытая шрамами лапа лежит на рукояти изогнутого ножа. Я не совершаю глупостей — даже пристрели я спасителя, в пустыне найду лишь собственный смертный приговор…

Послушно выполняю приказы. На потеху отважному воину учусь заряжать фанга, запирать узкую камеру, подавать газ и неловко целиться в круг, нарисованный на песчаном склоне в паре десятков шагов.

Когда Амрат заканчивает пояснять, он со смехом дозволяет мне выпустить сразу три драгоценные фанга. С его разумения они все равно окупят предстоящее веселье. Я стреляю, перезаряжаю и стреляю снова.

В мишень попадают два заряда из трех, почти в центр. После этого морда Джу-бир-Амрата мрачнеет, уши прижимаются, усы топорщатся, а брови гневно сходятся на седеющей переносице. Чу-ха-хойя торопливо отбирает у меня оружие, и с негодующим шипением гонит обратно в лагерь.

Глава 8. ПОДАРОК ПОКОЙНИКА

Благодетельная Когане Но, до чего же они были грязными! Да что там! Мои чудесные портянки, насквозь промокшие от бесконечной беготни, сейчас пахли куда лучше, чем эти цеховые обитатели.

Умные объективы «Сачирато» позволяли разглядеть покрытые язвами морды, шелушащуюся кожу лап, покрытые струпьями хвосты и здоровенные бреши на местах выпавших зубов.

Вокруг нас с Симайной собралось настоящее отребье Юдайна-Сити, которое не терпят не только в любом благопристойном районе, но даже в трущобных окраинах, и силой загоняют в подвалы Нижнего Города. Или, как оказалось, в Две Мельницы, куда уже много лет не ступала лапа жителя благопристойного района…

Выродки заброшенного цеха не разговаривали между собой, довольствуясь короткими шепотками и писком. Их тощие хвосты волочились по пыли, обломанные когти судорожно сжимались. Чу-ха вызывали ужас и жалость, при этом в полной мере олицетворяя весь Юдайна-Сити — яркий и мудрый в неоновом свете рекламы, но вечно голодный и безжалостный при тусклом мерцании звезд.

Они были плотью от плоти города, его воплощением и родными детьми, без скромности и стыда отринувшими воспитание, законы, нормы этики и морали, экономику и достижения науки. Брезгливо глядя в гнойные глаза оборванцев, я вдруг осознал, что смотрю в еще одну личину нашего славного гнезда. Причем, возможно, в самое что ни на есть настоящее лицо, наконец-то сбросившее маску…

Браконьеры беспрерывно облизывались и подслеповато рассматривали чужаков. Облезлые носы ежесекундно дергались и морщились, не в состоянии разгадать, что за запахи исходят от бледнокожего манкса и его спутницы.

Как обычно перед заварушкой, у меня промелькнула совершенно нелепая и несвоевременная мысль — интересно, а чем вообще пахнет кукуга? Искусственным потом? Стерильностью? А быть может, все еще Гладким?

Но погадать над идиотскими загадками мне тоже не позволили — отребье медленно двинулось к фаэтону.

— Лучше бы вам оставаться на своих местах! — выкрикнул я, причем до того резко и пронзительно, что напугался сам.

Вздрогнула и цепь чу-ха. Обменявшись взглядами и немного потоптавшись на месте, выродки снова двинулись вперед — настороженные, прижимающиеся к бетонной пыли, торопливо проживающие последние секунды боязливой нерешительности.

— Стоять, я сказал! — В моей руке оказался «Молот», и я повертелся, демонстрируя оружие всему цеху. — Давайте вместе избежим проблем, сисадда?! Поэтому мы с подругой просто сядем в…

Продолжая обмениваться таинственными шепотками, неприкасаемые медленно приближались, будто не заметив взведенного башера. «Сачирато» услужливо подсказали, что ближайшего уродца и фаэтон разделяют не больше дюжины метров.

Выстрел в воздух прозвучал звонко и торжественно. Чу-ха разом вздрогнули, замерли и припали еще ниже к полу. Чтобы уже через миг вновь двинуться к нам…

«Сачирато» выдал экстренное предупреждение. Я уклонился, отчего брошенный камень угодил в левое плечо, а не голову. Сустав онемел, трицепс пронзило иглой, я резко крутанулся на пятках и отступил к открытой двери фаэтона.

— Симайна, внутрь!

И снова выстрелил. В нижнюю лапу ближайшего, не желая убивать. Впрочем, чего врать?! В глубине души я надеялся, что его соседи просто накинутся на раненого во