В дверях, выходящих на темный, мощенный булыжником двор, Анна остановилась. Нанятая специально для этого случая дорожная карета уже стояла у ворот, лошади нетерпеливо били копытами. Мужчины решили, что обойдутся без возницы и будут править сами по очереди. Было уже около полуночи. Им предстояло прибыть в Неаполь послезавтра. Если в пути не произойдет чего-нибудь непредвиденного.

– Ну что ж, Анна, – начал О’Данн, взяв ее за руку и глядя на нее с улыбкой. – Мы вновь увидимся в пятницу. С утра пораньше, я полагаю. Погуляйте по Риму, пока нас нет, отдохните хорошенько.

– Да, конечно, я так и сделаю.

Но она прекрасно знала, что останется здесь, на вилле, будет волноваться и ждать. Все слова уже были сказаны, оставалось только поцеловать Эйдина в щеку и пожелать ему удачи.

– Обещайте мне, что будете осторожны. Я знаю, что ничего не случится, но…

– Да, разумеется. Ничего не случится, и мы сумеем о себе позаботиться. А теперь нам, пожалуй, пора отправляться.

– Веселей, миссис Бальфур, – сказал Билли, отвешивая ей поклон. – Вы, главное дело, не тревожьтесь, за этими двумя я пригляжу.

– Благодарю вас, мистер Флауэрс.

Анна порывисто протянула ему руку. Он пробормотал «Ух ты!» или что-то в этом роде и вспыхнул до корней волос.

Несколько секунд Анна простояла, уставившись в пространство и стараясь придать лицу спокойное выражение, потом повернулась к Броуди.

– До свидания, – сказала она ровным голосом и опять протянула руку.

Неожиданно сильное пожатие заставило ее оторваться от созерцания его галстука и заглянуть ему в глаза. Броуди смотрел на нее так внимательно, так пристально, что она испугалась, как бы он не прочел в ее лице слишком многое, хотя и сама не смогла бы с уверенностью сказать, что чувствует в эту минуту.

– Не надо себя изводить, это ни к чему хорошему не приведет, – негромко посоветовал он. – Что найдем, то и найдем.

– Я вовсе не собираюсь себя изводить. Вы ничего не найдете.

Она увидела, как уголки его губ приподнимаются в улыбке, так и не затронувшей суровый взгляд.

– Мой брат – везучий сукин сын, – произнес он так тихо, что расслышала лишь она одна. – До свидания, Энни.

Он отпустил ее руку и направился к воротам. Трое мужчин забрались в карету, Эйдин занял место возницы, и минуту спустя тяжеловесный, громоздкий экипаж с грохотом выкатился за ворота.

Анна стояла на ступенях до тех пор, пока стук колес не затих вдали. Убедившись, что во дворе царит полуночная тишина, она повернулась и поднялась по ступеням в piano nobile <Высокий первый этаж, бельэтаж (ит.).>.

В роскошно меблированной парадной гостиной невозможно было чувствовать себя уютно: мешало неимоверное количество предметов искусства, антикварной мебели, бесценных картин и гобеленов. Аренда этого дома обошлась в целое состояние, но Эйдин все-таки снял его, отказавшись от комнат в гостинице на площади Испании, заранее заказанных Николасом, потому что за стенами виллы можно было уединиться. Кроме вежливых и хорошо оплачиваемых слуг, умеющих держать язык за зубами, здесь некому было удивляться, почему эти чудаковатые inglesi <Англичане (ит.).> проводят свой медовый месяц вместе с другом семьи или почему новоиспеченный супруг не делит ложе со своей женой, а ночует в одной комнате со здоровенным прислужником.

Анна села возле лампы под расшитым стеклярусом абажуром с бахромой и принялась за книгу, прекрасно сознавая, что о сне нечего и думать. Через несколько минут она поняла, что чтение нисколько ее не занимает. Она заявила Броуди, что ей не о чем волноваться, но вряд ли он был настолько глуп, чтобы ей поверить.

Они провели в Риме три дня: обедали в живописных ресторанчиках, осматривали достопримечательности, посещали картинные галереи, делали вид, что они молодожены, но постоянно находились под присмотром Эйдина или Билли Флауэрса.

По мере приближения срока встречи с таинственным мистером Грили нервы у нее натягивались, как готовые лопнуть струны. Она требовала, упрашивала, наконец, принялась умолять Эйдина разрешить ей поехать с ними, но он остался глух ко всем ее призывам и заклинаниям. Николас ни за что не взял бы ее с собой, возражал адвокат, он оставил бы ее в Риме, сославшись на какие-нибудь дела, требующие его неотложного присутствия в Неаполе; он сделал бы все возможное, лишь бы удержать ее подальше от Грили и «Утренней звезды».

Анна, разумеется, отвечала, что все это вздор, потому что никакой встречи не будет, на рейде в заливе Неаполя нет ни одного корабля, построенного на верфях Журдена, и никакой незаконной сделки с деньгами в обмен на военное судно не предвидится. О’Данн сказал ей, что она, несомненно, права, но от своих планов не отклонился ни на дюйм.

Она захлопнула книгу и прижала ее к груди, глядя в никуда. Маддалена, немолодая экономка итальянского графа, проживавшего на вилле только в разгар светского сезона, просунула голову в дверь:

– Permesso, signora? Posso aiutaria? <Разрешите, синьора? Могу я вам помочь? (ит.)>

– Нет, спасибо, Маддалена, мне не нужна помощь. Почему бы вам не лечь? Уже поздно.

– Да, синьора, вам тоже пора. Спокойной ночи.

– Buona notte <Спокойной ночи (ит.).>.

Женщины обменялись сердечными улыбками. Каждая знала лишь по нескольку слов на языке другой, но им этого вполне хватало, чтобы объясниться друг с другом.

Тяжело вздохнув, Анна откинула голову на спинку кресла. Глаза она держала открытыми, потому что стоило ей их закрыть, как перед ней появлялось лицо Броуди. Он оказался верен своему слову и все время после визита Миддоузов держался от нее на расстоянии. Она вспомнила, как он сказал ей об этом и как в первый момент на нее совершенно неожиданно обрушилось разочарование.

Слава богу, с тех пор у нее было время одуматься, и теперь она ничего не испытывала, кроме облегчения, потому что Броуди все-таки решил вести себя с ней, как подобает джентльмену по отношению к леди. Однако внутренняя честность не позволила ей бесконечно скрывать от себя правду: в тот вечер она очень хотела бы, чтобы он отнесся к ней как мужчина к желанной женщине.

Анна встала и принялась беспокойно расхаживать взад-вперед по турецкому ковру перед громадным письменным столом в стиле рококо. Разве можно вести себя так глупо? И рискованно. Не говоря уж о том, что такое поведение неприлично и противоречит всем понятиям о чести и морали, которым ее учили с детства.

Были у нее и более эгоистические соображения: она боялась боли, которую мог бы причинить ей затеянный наспех и украдкой роман с мистером Броуди. Ведь что бы ни случилось в Неаполе, через несколько дней он все равно уедет. Для него эта связь оказалась бы всего лишь очередной интрижкой, а ей за свою опрометчивость пришлось бы расплачиваться всю жизнь. Поэтому Анна была ему благодарна: он повел себя как порядочный человек и все расставил по своим местам. Как ни странно, она вовсе не была уверена, что сумела бы сделать это сама.