— Ни вам не изменяет, ни мне, — с улыбкой проговорил Турецкий, что не должно было остаться незамеченным интонационно.

— Вот-вот… Давайте тогда попробуем определиться со временем поконкретнее… Это все предварительно, вы понимаете?

— Разумеется!

— Скажем, в десять вечера вас устроило бы?

— Только в том случае, если это устраивает Николая Степановича, можете так и передать ему.

— Э-э… ну да, естественно, если мне удастся…

А вот в этом Турецкий уже не сомневался. Не сам же назвал этот вечерний час Белкин. Осталось уточнить место встречи. Интересно, что сейчас предложит Бугаев? «Резиденцию»? Или собственный дом, где он будет чувствовать себя как в крепости? Впрочем, Филя говорил, что «резиденция» теперь его второе прибежище. Ну давай же, адвокат, колись!

Скажите, мой дорогой, вам понравилось то место, где мы с вами уже встречались?

— Это вы о так называемой «резиденции»?

— О ней самой.

— А что? Приятная атмосфера, уютно, не шумная публика… Так я подъеду?

— Могу лично обеспечить доставку, — слишком уж поторопился адвокат.

— Ну что вы, Зорий Августович! Я не могу до такой степени утруждать вас, все-таки отчасти… пожилого человека. Я помню дорогу. Да и транспортом обеспечен.

— Ну как знаете, как знаете… Тогда до новых встреч!

«Опять ты торопишься… Или уже разговор с Бугаевым тебе не нужен?»

Опомнился Белкин. Сыграл ту самую старческую забывчивость, в которой его слегка и чисто по-приятельски как бы упрекнул Турецкий.

— Так я позвоню вам на мобильник, чтобы окончательно согласовать, да?

— Буду ждать с нетерпением. Всего вам доброго и примите мою искреннюю благодарность за содействие.

— Ну что вы, не стоит, право…

— Стоит, стоит, — сказал Турецкий и положил трубку.

Серов молча глядел на него. Александр Борисович невольно усмехнулся. Ему показалось, что он наконец-то разглядел в глазах следователя человеческое понимание.

— Он дважды прокололся, Александр Борисович… — сказал Серов негромко. — Когда вы ему про ежика и когда он сам время назначил. А уж забывчивостью тут и не пахнет.

— Пять с плюсом, — констатировал Турецкий с улыбкой. — Молодец, верно усек! — и протянул через стол ладонь: — Давай на «ты», чтоб все было по-честному.

Они пожали друг другу руки. Казалось, будто Серов как-то оттаивал, что ли.

— Хотите… хочешь подойти с другого конца? — спросил он уже осторожно.

Собирался ответить Турецкий в том плане, что, мол, а вам-то кто не давал? Но теперь уже мешало рукопожатие.

— Вы чего думаете, я вашего положения не понимаю? Но ведь, ребята, нельзя же работать так грубо, так… примитивно, извини, Юра. Вот слушал этих, — он кивнул на новые протоколы допросов, проведенных только что, — скажи, стыдно не было?

Серов снова уставился в стол.

— А мне было стыдно!

— Ну уж…

— Да не «ну», старик, а беда в том, что вы тут всех перепугались и стоите, как те собачонки в цирке, на задних лапках и ждете, когда вам мясца кинут. А вам не кинут! И поезд давно ушел, в котором мясо везли! И ждать уже не хрена, ребята!.. Извини, Юра, но мне за вас просто обидно.

Пауза затягивалась. Ругать или обижать Юрия Матвеевича вовсе не входило сейчас в планы Турецкого. Наоборот, он даже обрадовался в какой-то степени установившемуся наконец взаимопониманию. Немного, правда, этого самого взаимопонимания-то, но и оно очень важно на будущее.

— А еще мне вот что непонятно пока… Вот заметь, в первоначальных своих показаниях они практически все, — Турецкий «бегом» перелистал несколько протоколов, подшитых в папке, — указали на то, что перед резким падением машины ощутили сильный удар снизу, нечто похожее на взрыв, да?

— Ну… верно, — Серов кивнул и продолжал настороженно смотреть на Александра Борисовича. — И что из этого? Они же ведь и в дальнейшем не отказываются от этого факта.

— От удара — нет. Но вот смотри… — Турецкий взял карандаш и, снова листая протоколы, стал подчеркивать отдельные выражения. — «Нормальная погода…», дальше — «ясное небо…», вот еще — «никаких облаков не было, отличная видимость…». Ну и так далее. Заметь, это было сказано почти сразу после падения, когда люди еще не пришли в себя окончательно и их было некому учить врать. Согласен?

Александр Борисович в упор уставился на Серова, и тот был просто вынужден реагировать.

— Ну… я не знаю, как насчет такой постановки вопроса, но, в общем…

— И в общем, Юра, и в частности я верю этим показаниям. Знаешь почему?

— Ну?

«Ох уж это их якобы многозначительное «ну»!»

— Потому что они на тот момент и сами не понимали, что случилось и каким образом они остались живы. И все вокруг себя воспринимали точным и обостренным взглядом. Не знали они того, о чем им скажут потом. Вот тогда-то и появятся вдруг и пурга, и сильный ветер, который… вот, даже раскачивал машину… и так далее.

— Ну хорошо, а если все-таки их первые, «безоблачные», так сказать, свидетельства были продиктованы в большей степени состоянием психики на тот момент? Шок, ведь он и есть шок и проявляться может по-разному. А после шока — вообще непредсказуемо, разве не так?

— Но при этом у всех одинаково? Юр, не надо, а?

— Да ведь я ж тоже хочу понять…

— Очень хорошо, что хочешь. А еще лучше, если говоришь это искренне. Короче, так, старик, я прошу тебя, подумай, как нам потихоньку, постепенно начать выводить людей из этого их, как ты говоришь, уже теперь послешокового состояния. Времени жаль. И еще подумай над одной важной позицией. Решение в данном случае, говорю совершенно искренне, будет зависеть только от тебя. И без обид. А я честно обещаю, что этот наш разговор останется строго между нами. Может, Юра, на твоей шее уже висят какие-то гири? Вы же тут не в пустоте живете. Это я прилетел и улетел. А тебе дальше с ними жить, семью содержать, дом, хозяйство… Так, может быть, тебе стоит, в самом деле, отойти от этого расследования? А уважительную причину, старик, мы с тобой найдем. И обставим соответствующим образом. Ну, скажем, пошлю я тебя собирать материалы о прошлой жизни генерала. Знаешь, где он только не был! Пока всех объедешь да наберешь свидетельских показаний, мы тем временем все тут и закончим. Как?

— Жалеете? — резко и даже с вызовом спросил Серов, перейдя на «вы».

— Жалею, — без раздумий и честно признался Турецкий. — Погубить случайно оступившегося иной раз человека просто. Элементарно легко. Понять и сохранить его для общего дела не все способны. Кто не понимает, а кто и не хочет. Я не обсуждаю твои поступки. И не собираюсь этого делать впредь, можешь мне поверить. Я оставляю право окончательного выбора за тобой. Как и по отношению к себе делаю это всегда только сам. И в первую очередь, Юра, чтобы сохранить собственную совесть. Свою честь, старик. Ферштеешь?