* * *

– Если и здесь пусто, то завтра идем к майору, пусть сам наставления дает, – глядя на тускло мерцающий в крохотном окошке свет, пробормотал Трегубов.

Похмелиться ему так и не удалось. Вахрушев вытащил его из трактира, как раз когда вахмистр, блаженно прикрыв глаза, собирался влить в себя стопку чистейшей, прозрачной, холодненькой хреновухи. Он втягивал носом острый, отрезвляющий и в то же время расслабляющий аромат, представлял, как пройдет по телу волна жаркой дрожи, отступит стылая хмарь и мир снова сделается праздничным и понятным.

Вахрушев поймал руку напарника у самого рта и тем разрушил его надежды. Перечить Хацкому было себе дороже. А с тех пор как майор стал исчезать в дальнем конце коридора, за дверью, которую посменно охраняли невесть откуда взявшиеся низенькие азиаты, и вовсе опасно. Азиаты в ватных широкополых халатах и островерхих шапках с меховыми ушами казались смешными.

Но только издалека.

Смотрели они так, что Вахрушев сквозь зубы помянул темных богов и святых угодников и больше в тот коридор не входил, да и в разваливающийся дом старался лишний раз не заглядывать. Хацкий же, который и раньше наводил на тех, кто его знал, оторопь своей холодной рассудочной беспощадностью, сделался попросту страшен.

Он исхудал, глаза горели темным болезненным огнем. Малейшее неповиновение пресекал так, что даже видавший виды Вахрушев начинал мелко креститься. Конечно, когда майор не видел.

Выйдя от Левшова, майор коротко приказал искать тайник Загорцева.

– Что хотите делайте. Но бумаги найдите.

– Где ж их искать-то? – уныло протянул Трегубов. – На квартире уже все перевернули, в кабинете тоже первым делом. Сами видели. Успели до того, как на них руку наложили.

Трегубов даже не понял, как Хацкий оказался прямо перед ним. Тонкая сухая рука схватила агента за кадык:

– А ты подумай. Как следует. Не то я задам себе вопрос, на кой черт мне нужен идиот. Задание понятно?

– Так точно, господин майор, – просипел Трегубов. Вахрушев подтянулся и молча встал по стойке «смирно».

С той минуты они толком и не присели. Перехватили только по куску хлеба с мясом в обжорных рядах и снова взялись за поиски.

Искать они умели, за то Хацкий и держал. И за хватку, звериную хитрость да полную бессовестность. Для них майор был вожаком. Более сильным и опасным зверем, чем они сами, за которым выгодно идти и которого не зазорно бояться. Такие отношения им были понятны и полностью их устраивали.

Первым делом агенты насели на «счетоводов», как с некоторым высокомерием называли «убойные» сотрудников Управления по расследованию экономических преступлений. Людей Хацкого «счетоводы» не любили, но некоторые побаивались, поскольку те знали о них неприятные подробности вроде карточных долгов и взаимовыгодных отношений с купечеством. Поэтому агенты успешно вытрясли из всех подробности жизни убитого, еще раз прошерстили бумаги, которые сейчас изучали коллеги Загорцева, да и приуныли.

Никакого толку. Только лишний раз убедились, что лейтенант был парнем дотошным, аккуратным и очень осторожным. Ни-че-го. Ни одного упоминания агентов, ни единого адреса, не связанного с текущими делами, которые лейтенант расследовал, никаких личных почеркушек на клочках бумаги.

Долго ворошили и перекидывали друг другу бумаги и личные вещи, изъятые из опрятной – словно нерусь какая жила, буркнул при осмотре Вахрушев – двухкомнатной квартирки. На них руку наложить успели, оттерев «внутряков». Хацкий холодно посмотрел на конкурентов, процедил, что в деле явно присутствует «применение особых способностей и изменение законов природоустроения, сиречь магия или волшебство, если господа желают», и его люди вынесли все, до последнего клочка.

Правда, выносить было особо нечего. Судя по всему, лейтенант жил работой, дома бывал нечасто, спал, ел и отправлялся на службу. Связка писем, в основном от родителей, что жили в Наро-Фоминске, и еще одна, от некой Ольги, – судя по качеству бумаги и легкому запаху духов, из хорошей семьи, а судя по оборотам, девушки молоденькой, романтичной и склонной к авантюризму.

Прочитали, отложили в сторону, перешли к счетам – пусто. Лейтенант жил какой-то неимоверно правильной скучной жизнью.

– Давай еще раз на хату, – наконец скомандовал Вахрушев.

– На кой черт? – Трегубову все еще было муторно, никуда не хотелось ехать, да еще по такому морозу.

– Такой. Хочешь, чтоб майор снова тебя за кадык потрогал?

Трегубов вспомнил пустые глаза Хацкого и горячие пальцы на шее. Молча встал и принялся одеваться.

В квартире он слонялся из угла в угол, перебирал без толку вещи, жевал губами, а перед глазами все стояла та невыпитая рюмка хреновухи. Ох, сейчас бы ее… Слаще сочной бабы.

Бабы? В голове агента что-то щелкнуло.

– Слушай, а ты тут хоть что-то дамское видишь?

Вахрушев, отрицая, помотал головой.

– Где? Не то казарма, не то келья.

– Но где-то же он с бабой своей кувыркался? – Трегубов поднял бровь. Даже видение хреновухи пропало. Агент почуял след.

Была ведь баба. Точнее, ее письма.

Девицу Ольгу расколоть оказалось несложно. Услышав, что придется рассказать папеньке о том, что и как она описывала в письмах лейтенанту, а рассказать придется, «вы не бойтесь, мы ж понимаем, в письмах ничего предосудительного, но девушка вы явно темпераментная», Ольга согласилась, что незачем омрачать покой батюшки. Нижняя губа у нее мелко тряслась, о смерти лейтенанта она явно знала, но оказалась дамой не по летам практичной и тихонько шепнула адрес домика, в одной из комнат которого и находился тайный приют влюбленных.

Агенты приободрились и отправились по адресу. По дороге несколько раз петляли, чтобы стряхнуть «хвост». В привычку уже вошло – больно часто приходилось заниматься делами, никак не подходящими для чинов полиции, и не оставляло ощущение едва ощутимого взгляда в спину. А своему чутью они доверяли. Потому и выжили.

После События Москва испуганно съежилась: люди или уезжали из нее, или селились ближе к центру. Преодоление даже небольших расстояний превратилось в опасные путешествия. Окраинные кварталы уже десятилетиями стояли, бессмысленно глядя на проползающие годы провалами окон. За некоторыми из окон шла нечеловеческая жизнь, но большинство старых домов попросту умирало без ремонта, тепла и присутствия человека.

Постепенно жизнь крепла, москвичи привыкли к новому существованию, а когда ушли в другие миры последние старики, по-настоящему помнившие мир до События, город окончательно стряхнул морок прошлого и зажил новой жизнью.

В Москву снова потянулся люд из окрестных городков и сел, порой приходили целые обозы тех, кто снялся с места и рванул куда глаза глядят в поисках нормального мира. Разбирали пустые коробки многоэтажных домов, пристраивали к ним деревянные домишки, возникали ремесленные слободы и нехорошие места, куда даже днем полиция заходила только с оружием на изготовку, словом, город ожил.