Накануне их отъезда Аманда приготовила свои легендарные макароны, и они вчетвером пили уже несколько часов. Никто не считал бутылок с вином, которые открывал Энрик. В половине одиннадцатого Риккардо попрощался и ушел спать. Ему приходилось каждое утро вставать в пять тридцать и нужно было выспаться, потому что слишком опасно усталым и сонным работать на гусеничном тракторе на крутых склонах и узких террасах оливковых холмов. Да и незачем ему было сидеть в кухне. Аманда еле ворочала языком, а орущих и громко смеющихся мотоциклистов он все равно не понимал.

Около полуночи Аманда подперла голову рукой и уставилась перед собой. Ее огромная рыхлая грудь лежала на столе, как опавшее дрожжевое тесто. Она ничего не говорила и практически спала с открытыми глазами.

Мужчины пили уже не красное вино, а пустили по кругу бутылку граппы. Скорее всего со скуки они вдруг стали проявлять интерес к Аманде.

– Эй! – начал Матс, но Аманда никак не отреагировала.

Фольке взял полупустую бутылку красного вина, которая стояла рядом с мойкой, и медленно вылил ее содержимое Аманде на голову.

Аманда не двигалась.

Матс вылил на нее еще полбутылки граппы и размазал шнапс ей по лицу. Когда он коснулся ее губ, она начала сосать его пальцы, как грудной ребенок.

Троица заржала.

Энрик ущипнул ее за грудь, но Аманда лишь хрюкнула и бессмысленно посмотрела на них остекленевшими глазами.

И в этот момент они поняли, что могут сделать с Амандой все, что захотят.

Фольке взял ее под руки и затащил на стол. Ее грудь плавала в разлитом красном вине и граппе, мокрые волосы, прилипнув ко лбу, закрывали глаза. Ее огромное тело лежало на столе, а толстые ноги беспомощно болтались в воздухе.

Молодые люди захихикали. Неуверенно и одновременно жадно. Они чувствовали, что складывается ситуация, какой у них, возможно, в жизни больше не будет, и решили ею воспользоваться. Во что бы то ни стало.

Матс был первым, кто стащил с Аманды драные леггинсы и трусы, обнажил ее бледную задницу, бесформенные, обезображенные целлюлитом бедра и раздвинул их. Его лицо побагровело, когда он вошел в нее.

Риккардо проснулся от какого-то необычного шума. Ритмичный глухой скребущий звук. Затем звон разбившейся о каменный пол бутылки. И снова равномерное царапанье и стук. Словно дерево о камень. Он, ничего не понимая, посмотрел на будильник. Час тридцать семь ночи.

Это был однозначный ритм, который испугал его. Он вскочил с постели. Все его чувства обострились, он старался дышать ровно и спокойно, хотя и чувствовал, как бьется сердце, готовое выскочить из груди. Он босиком выбежал из спальни.

Шум продолжался, а в коридоре стал более громким и угрожающим.

Он открыл дверь кухни. Тихо и осторожно, потому что боялся того, что сейчас увидит.

Это было еще хуже, чем он ожидал.

Аманда с раздвинутыми ногами лежала на животе на кухонном столе. Ее глаза закатились, словно она была в трансе.

«Она не в себе, – подумал Риккардо, – или уже в коме, или напилась, как никогда».

Три голландца одновременно занимались Амандой и обращались с ней довольно бесцеремонно. Аманда была безвольной трясущейся горой мяса, которой пользовалась эта троица со спущенными штанами. Они обращались с ней, как с подстреленной дикой свиньей, – грубо, агрессивно и беспощадно.

Никто не заметил Риккардо, который ошарашенно стоял в дверях. Он пытался рассмотреть в этом существе, над которым совершалось надругательство, Аманду, свою жену, но это ему не удалось.

Она лежала апатично, беспомощно и не сопротивляясь. Казалось, она не переживет это групповое совокупление, и Риккардо удивился тому, что в этой ситуации у него появилась мысль, что, наверное, более подходящей смерти для Аманды и быть не может.

На какой-то короткий миг Риккардо задумался, не вмешаться ли ему, не разогнать ли эту банду, не наорать ли на них – может быть, достаточно было бы одного его появления, чтобы они испугались, – но потом оставил все как есть. Страх был сильнее. Страх перед тремя в стельку пьяными мужчинами, которые потеряли всякий стыд и контроль над собой.

Так же тихо, как открыл, он закрыл дверь и вернулся в свою комнату. Впервые в жизни он не знал, что делать. Он не мог плакать, но и злости не ощущал. Только отвращение и разочарование. И еще он чувствовал, что так больше жить не сможет.

Риккардо с детства не молился, но сейчас опустился на колени перед кроватью, сложил руки и умолял Деву Марию вытащить его из этого болота и навсегда стереть воспоминания о том, что случилось, из его памяти. Ему казалось, что он никогда не сможет больше смотреть в глаза Аманде.

На следующий день Аманда проснулась в двенадцать часов и в половине первого пришла в кухню. Как всегда, у нее были все симптомы похмелья, но в остальном она была совершенно спокойна.

– Buongiorno, – пробормотала она, увидев Риккардо, стоящего возле холодильника, где он искал салями себе на обед. – Как дела? Все в порядке? – спросила она без всякого интереса.

– Ничего. А у тебя? Как ты спала?

– Как убитая. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

– Сделай-ка мне кофе, Риккардо, у меня болит голова, и я постоянно бегаю в туалет.

Риккардо варил кофе и смотрел на нее. Она выглядела такой же заплывшей и разбитой, как всегда.

– Вы вчера вечером еще долго продолжали?

– Без понятия. Наверное. Я даже не помню, когда и как попала в постель. Да все равно.

Значит, у нее был провал в памяти. Так уже не раз бывало. Или же она просто так сказала. Он, похоже, никогда не узнает, помнит ли она, что было вчера ночью. Ее организм работал, но сознание отключилось полностью. Это было почти милостью.

Как для нее, так и для него.

– Ты много пьешь, Аманда. Слишком много. Если так пойдет и дальше, скоро ты весь ум пропьешь.

Аманда закатила глаза.

– Да-да. Бла-бла-бла… Кроме того, мальчики уже уезжают. Так что можешь успокоиться, с сегодняшнего дня я опять буду вести себя хорошо!

Она сказала это с иронией, словно стараясь разозлить его, и Риккардо подумал, относилось ли это только к употреблению спиртного.

Аманда вынула из нижнего ящика кухонного шкафа две шипучие таблетки аспирина, растворила их в воде и одним махом все выпила.

– Делай, что хочешь, – сказал Риккардо и выглянул в окно.

Еще никогда он не обращал внимания на то, как прекрасна и величественна Ла Пассерелла в снегу.

– Ты можешь объявить войну, а можешь оставить все так, как есть. Свадьба меня не волнует. Если она состоится, хорошо, если нет – тоже.

– А хоть что-то тебя вообще волнует? – напустилась на него Аманда.

– Мне хочется, чтобы солнце вставало, чтобы в доме был хлеб и чтобы ты наконец заткнулась! – ответил он и с удовлетворением увидел, как она оторопела и стала хватать ртом воздух.