– Убита, – сказал Кирши.

– Сегодня я продержалась дольше. Ты даже рубашку снял, – хихикнула Василиса, стараясь не смотреть на блестящее от пота тело Кирши. Вымокшая насквозь рубашка валялась на земле. Василиса тоже очень хотела стянуть свою – мокрая ткань облепила кожу, и чародейка жутко мёрзла, стоило только сбавить темп или, как сейчас, оказаться на земле.

– Этого недостаточно. – Кирши веселья Василисы не разделял.

– Я знаю, но теперь, может быть, проживу на минутку дольше. – Она пальцем отодвинула от горла лезвие.

Кирши спрятал меч в ножны и протянул ей руку, чтобы помочь подняться. Василиса обеими руками ухватила его за запястье и резко дёрнула на себя. Тёмный этого не ожидал, охнул и упал, успев в последний момент выставить перед собой ладонь, чтобы не рухнуть всем весом на чародейку. Она же извернулась, ударила его в плечо, перевернула на спину и уселась сверху. Теперь уже у горла Кирши блестело лезвие. Чародейка победно улыбнулась и легонько пощекотала кинжалом его кадык.

– Убит.

Кирши ухмыльнулся. Впервые за всё время их тренировок он выдал нечто отдалённо похожее на улыбку. И это Василиса сочла ещё одной своей маленькой победой.

– Ты же понимаешь, что я это тебе позволил? – спросил Кирши. Его ладони легли Василисе на бёдра, как бы намекая, что он может сбросить её с себя в любой момент, обернув ситуацию в свою пользу.

– Значит, мне нужно просто влюбить в себя врага. Проще простого! – хмыкнула чародейка, сильнее прижимаясь бёдрами к Кирши и покрываясь мурашками. Как же ей хотелось сбросить с себя ненавистную рубаху! Чтобы больше не мёрзнуть. Никогда.

– Думаешь, это так просто? – Голос Кирши стал ниже и тише. Левой рукой Василиса упиралась в его горячую грудь, чувствуя, как бьётся за рёбрами сердце.

– Ты мне скажи. – Она продолжила игру, наклонилась ближе, почти коснулась губами его губ. – Это же ты в меня…

Закончить фразу она не успела. Кирши воспользовался тем, что Василиса наклонилась, потеряв равновесие, и, развернувшись, одним махом подмял её под себя. Василиса и глазом не успела моргнуть, как оказалась на лопатках, а сверху нависал Кирши, прожигая её взглядом. Его руки обхватили её запястья и с силой прижали к земле, а тяжесть его горячего тела не давала чародейке пошевелиться.

Василиса не поняла, что изменилось, но она вдруг замерла и сжалась. Сердце испуганно забилось, а дыхание перехватило. Кровь отлила от лица, а пальцы рук онемели. Это не то, чего она хотела. Не этого. Совсем не этого. Теперь ей отчаянно хотелось остановить ту игру, которую она сама и начала.

Кирши, кажется, заметил эту перемену, нахмурился и разжал пальцы, выпуская запястья Василисы.

– Не теряй бдительности. И всегда помни о равновесии, – сказал он, поднимаясь на ноги. – На сегодня закончим, отдыхай.

Василиса встала, не зная, что сказать. Ей казалось, что правильнее всего всё же найти слова, но каждое из тех, что приходили в голову, казалось бесконечно глупым. Она и сама не осознавала до конца, что произошло, не понимала себя и свои чувства. Стоило ли втягивать в них ещё и Кирши? Сможет ли он понять то, чего не понимала она сама?

Василиса подняла с земли оружие и убрала в ножны. Кирши стоял к ней боком и собирал растрепавшийся хвост в пучок, держа в зубах синюю ленту.

– Ты идёшь? – спросила Василиса.

– Начинай ужинать без меня. Я ещё немного поупражняюсь, – ответил он и повернулся к ней спиной.

Ужинала Василиса в одиночестве. Ни Финист, ни Кирши так и не появились. Сегодня Мяун уговорил поужинать в столовой, «как нормальные люди», так что Василиса сидела за длинным дубовым столом и уныло жевала запечённую с грибами курятину под причитания Мяуна, который заваривал чай и жаловался на бездельника Тирга, позорившего своим беспечным поведением весь род домовых.

– Что бы сказала моя покойная матушка, увидев такой срам, – сокрушался Мяун.

– У тебя никогда не было матушки, – напомнила ему Василиса. – Домовые рождаются из человеческих желаний.

Мяуна это ничуть не смутило.

– А если бы была, ей бы такое точно не понравилось.

– Тебе виднее.

Мяун потоптался на месте, и перед Василисой появилась кружка, полная ромашкового отвара.

– Отчего ты такая грустная сегодня? – обеспокоенно спросил Мяун. – Я чем-то тебя обидел? Неужто Мяун причина твоих страданий?

– Что ты, – вежливо улыбнулась Василиса и поджала губы. – Я сама прекрасно справляюсь.

Повисло молчание. Наконец Василиса сказала:

– У тебя никогда не было такого, что ты вроде понимаешь, чего хочешь, и вот оно – только руку протяни, всё так просто и понятно. Но потом… понимаешь, что взять не можешь. И уже не знаешь, того ты хочешь или нет. То есть нет, конечно, того, но… боишься, что будет очень больно.

Мяун почесал задней лапой ухо и облизал усы, будто бы размышлял над словами Василисы.

– Не, не было такого, – в итоге ответил он. – У нас, у домовых, всё просто, мы берём, что положено, а что не положено, не берём. Если мне нужна мука для пирога, так я её и беру. А если нет муки, так смелю. А вот если зерна нет, то уже сложнее, конечно, надо Белогора просить, чтобы он Сияну в город послал. А боли я не боюсь. Бывает, обожгусь, конечно, печка у нас вон какая! Оно неприятно, конечно, что тут скажешь. Но боль проходит, а пирог остаётся. А вот если пирог спалить, это жаль, конечно, но и новый испечь можно. Уже так, зная, чего и как сделать, чтобы и его не спалить. Дровишек поменьше подбросить там или достать пораньше.

– Жалко, Мяун, что пироги не люди, – вздохнула Василиса.

– Это да, с людьми попроще.

Василиса рассмеялась:

– Попроще?

Мяун уверенно кивнул:

– Люди, в отличие от пирогов, говорить умеют.

Сказав это, домовой помчался вынимать из печи ватрушку, оставив Василису сидеть в задумчивости.

– Знала бы я ещё, что говорить, – пробормотала она себе под нос.

После ужина Василиса хотела вернуться в библиотеку и продолжить поиски, но поняла: сил хватит только умыться перед сном. Василиса натянула ночную сорочку, заботливо оставленную Мяуном на краешке кровати, и подошла к зеркалу. Провела рукой по волосам – они уже самую малость отросли и теперь прикрывали шрамы на шее. Василиса спустила с плеч сорочку, повернулась к зеркалу спиной, разглядывая вязь шрамов на лопатках. Ни разу ещё с момента возвращения в свой мир она толком не смотрела на себя в зеркало. Отчасти потому, что боялась увидеть, какой стала. Отчасти потому, что пыталась убедить себя в том, что это не важно.

«У всех Воронов есть шрамы, – говорила она себе. – Просто я сразу набрала впрок».

Подол сорочки скользнул вверх, открывая ноги и живот. Здесь шрамов было меньше – несколько белых трещин на животе и ещё одна угловатой змеёй спускалась по левому бедру. Пальцы отпустили подол, шрамы снова спрятались под тканью. Чёрные пальцы коснулись груди, там, где был ещё один шрам, оставленный разорванной клятвой.