Скрывая раздражение и легкое беспокойство, Улан пошел прогуляться вдоль берега. И не зря – вскоре ему удалось обнаружить небольшой аул, запрятанный в низине. Оказался он совсем крохотным – всего пять юрт.

Встретили его настороженно. Впрочем, ему довольно-таки быстро удалось рассеять подозрения хозяев и спустя полчаса настороженность сменилась радушием. Исходило оно в первую очередь от главы стойбища – сухопарого старика с пронзительным взглядом. Звали его Тукум. Именно по его повелению то ли сыны, то ли внуки – поди пойми, принялись торопливо разводить дополнительные костры и резать одного за другим баранов для угощения.

Поначалу Улану подумалось, что главной причиной тому было его обещание расплатиться чистым серебром, которое он продемонстрировал. Однако чуть погодя он понял, что есть и еще кое-что. Тукум с самого начала весьма пристально вглядывался в его лицо, а узнав его имя, заметно вздрогнул и сразу принялся раздавать направо и налево распоряжения.

Отправив одного из юнцов за гребцами и кормчим, он уточнил:

– Говоришь, Буланом тебя зовут?

Улан хотел поправить старика, но не стал. Вдруг подумает, будто гость намекает на глухоту Тукума, и молча кивнул в ответ. Не стал он возражать и против предложения умыться с дороги. Дескать, вода из ручья, текущего поблизости от аула, обладает чудесными свойствами. Она не просто освежает тело, придавая ему бодрость, но и добавляет новых сил.

Насчет целебности местного источника он сильно сомневался, но в любом случае ополоснуться после жаркого дня не помешало бы. Разоблачившись до пояса, он принялся с удовольствием умываться. С наслаждением подставляя спину под обжигающие струи ледяной воды, щедро изливаемой на него из кувшина черноглазой девчушкой лет десяти-двенадцати, он довольно ощущал, что усталость и впрямь покидает его. Смущало одно – уж больно пристально таращился на него Тукум, стоящий неподалеку.

«И чего пялится?» – раздраженно подумал он, но вскоре перестал обращать на это внимание.

– Хвала великому Тенгре! – неожиданно произнес старик, вознося заметно дрожавшие руки к темнеющему небу. Причину своего восторженного восклицания он Улану объяснять не стал, вместо этого принявшись расспрашивать о его детстве. Голос его при этом дребезжал, как плохо натянутая гитарная струна, выдавая нешуточное волнение.

Буланов к тому времени успел сделать вывод, что его явно принимают за кого-то другого. Стало любопытно. Именно потому он отставил в сторону отработанную версию о долгих скитаниях по чужбине, иначе тайна так и останется тайной. А ведь она, судя по поведению Тукума, не из мелких. Но и изобрести на ходу нечто новое Улан не пытался. Сангре бы на его месте справился, но побратим всегда был непревзойденным мастером экспромта, а Буланову этот жанр никогда не давался. Поэтому он предпочел иную тактику – отвечать туманно и уклончиво. Мол, да, довелось немало странствовать по чужбине, а мать очень рано умерла, оставив его совсем крохой всего нескольких дней от роду. Но мир не без добрых людей, подобрали, приютили, обогрели и сейчас живет неплохо.

Единственное, что он не стал скрывать, так это сведения о своем роде – негоже отрекаться от многих поколений предков. Но о том, что он калмык – предпочел не упоминать. О них в эти времена все равно никто не слыхал. Однако и не солгал. Припомнив рассказы отца, он честно ответил, что из племени ойратов.

Но и тут Буланов, судя по поведению Тукана, попал в яблочко.

Невозмутимо кивавший до того времени старик, услыхав, к какому племени принадлежит гость, оставил на миг свою сдержанность, радостно улыбнулся, обнажая крепкие, несмотря на солидный возраст зубы, и от избытка чувств довольно хлопнул в ладоши. Правда, объяснять, к чему ведет свои расспросы, не стал, очевидно, оставив это на потом.

«Потом» наступило под утро. Размещенный отдельно от всех, Улан проснулся от осторожного прикосновения. Открыв глаза, он в полумраке юрты – огонь в очаге еле тлел – увидел низко склонившегося над ним Тукума. Увидев, что гость проснулся, тот заговорщически приложил палец к губам и поманил его за собой. Улан послушно подался на выход. После вчерашних хмельных возлияний в голове слегка шумело – все-таки легли заполночь и спать довелось совсем немного. Впрочем, в целом самочувствие было терпимое. Из-за настораживающего поведения хозяина аула он, и без того будучи не особым любителем выпивки, старался не усердствовал. Тем более Улан знал, насколько она коварна – пьется легко, но не успеешь заметить, как перестаешь соображать.

Выйдя наружу, он сладко потянулся. Мир пока был объят тишиной и небо неспешно светлело, нехотя гася свои яркие светильники-звезды. Преданный Кантрус, дежуривший полночи, мигом поднялся, смотрел встревоженно. Улан жестом успокоил его, давая понять, что все в порядке, и направился вслед за стариком.

Тот уверенно вышагивал в сторону трех взнузданных и оседланных лошадей, придерживаемых его старшим сыном Буре.

– Ему ехать не надо, – властно сказал Тукум, указывая на телохранителя, идущего следом за Уланом.

Буланов чуть замешкался, повернулся к литвину и пояснил:

– Мы быстро.

Ехали они, держась строго друг за другом, причем Улан находился в середине, а старик, как ни удивительно, ехал замыкающим. Трава вокруг стояла высокая – майское солнце не успело обрести летней мощи и не выжгло ее своими лучами – и лошади брели по ней, словно по зеленой воде, опуская в глубину ноги по самые бабки.

Холм, к которому они направлялись, находился неподалеку, поэтому ехали недолго. По всей видимости, это было некое святилище, хотя никаких идолов на его вершине Улан не увидел. Зато ярко горели три костра. Один из них располагался на самой вершине, а остальные – перед подъемом наверх.

Спешившись, старик молча указал Улану на узкую еле приметную тропинку между кострами. Припомнив книгу о древней монгольской вере, тот окончательно убедился, что перед ним святилище. Улан невозмутимо направился вперед. Ветра не было вовсе, но – странное дело – когда он проходил мимо костров, языки огня на краткий миг с обеих сторон жадно метнулись к нему и, словно облизав и почуяв своего, послушно вернулись обратно.

Буланов поднялся к третьему из костров и вопросительно оглянулся на шедшего следом старика. Тот, довольно улыбаясь, протянул руку в сторону расстеленной кошмы. Объясниться Тукан по-прежнему не желал. Молча взяв в руки лежащий на кошме старый бубен с несколькими прикрепленными по краям колокольчиками, он неспешно двинулся по кругу, обходя костер и выбивая некий ритм. Постепенно скорость увеличивалась – как у ритма, так и у его движений. Старик уже не ходил, носился по кругу, выкрикивая гортанным голосом абсолютно непонятные слова. И хотя Улан не ведал их значения, чувствовалось, что появились они не век и не два назад. Скорее, с тех пор минула не одна тысяча лет.

Меж тем ритм стал стремительным, а Тукан уже чуть ли не летал вокруг костра. Как ни удивительно, но выросло и пламя. Языки огня вздымались вверх, выше головы старика. Наконец тот, задрав голову, выкрикнул прямо в небо нечто невразумительное и без сил рухнул на кошму. Лежал недолго. Словно очнувшись от угара пляски, спустя всего пару минут он выпрямился, уселся рядом, и, тяжело дыша, негромко молвил: