смотрела, как Леднев растерянно поворачивается то вправо, то влево и не может ее найти. Ей нравились и его неуклюжесть, и беспокойство, и то, что он сам держится возле берега, он, такой сильный и мужественный.

Ей хотелось знать каждый его день, и те, которыми он жил сейчас, и те, которые прожил. Кто были девушки, с которыми она видела его на пляже в Кадницах, кто была его жена, с кем он встречался потом, когда остался один? Это не было ревностью к прошлому: все, что было до них, существовало лишь как вехи на дорогах, по которым они пришли друг к другу.

Они сознавали щекотливость своего положения — он начальник, она подчиненная. Но они не хотели таиться, не могли притворяться, это было бы унижением их любви. Когда они оформят свои отношения, все разговоры и пересуды прекратятся, но сделают они это после того, как Леднев переговорит с дочерью.

— Я не хочу, чтобы Ирина узнала об этом от кого-то третьего, — говорила Катя.

Леднев не приглашал ее к себе, не знал, как познакомить с ней дочь. И эта нерешительность казалась ей свидетельством его доброты и порядочности. Судьба этой девочки, его дочери, воспитанной без матери, трогала ее так же, как и заботы о семье, которые лежали на нем, занятом мужчине. Ей хотелось снять с него эти заботы, принять их на себя. Она входила во все подробности жизни его дома, давала советы, забывая, что в такого рода делах она, может быть, еще менее практична, чем Леднев.

Леднев часто вылетал в другие порты. Оттуда каждый день, в определенные часы, он переговаривался. с Елисеевым по селектору. В эти часы Катя старалась быть в кабинете Елисеева, чтобы слышать голос Леднева. Каждый раз он спрашивал: «Как у Ворониной?» В этом вопросе не было ничего особенного — Катин участок находился под особенным наблюдением Леднева. Но Катя знала, что вопрос предназначен ей лично, это было его приветом.

Она возвращалась в свою конторку, унося в сердце его далекий голос, измененный расстоянием и посторонними шумами.

Потом Леднев приезжал. Они снова виделись каждый вечер, снова уезжали на песчаный берег Волги.

Они возвращались на заре и медленно шли по пустынным улицам, пересекая гигантские тени, которые отбрасывали на мостовые спящие громады зданий.

Когда они переходили мост через Оку, утренний туман еще сливал воедино небо и воду. Суда на рейде казались громадными черными спящими рыбами. Причалы были освещены тусклым молочным светом.

Огоньки на кранах описывали короткие правильные дуги. Слышался лязг, скрежет, пыхтение паровозов. Катя и Леднев стояли на мосту, прислушиваясь к могучим утренним вздохам громадного порта.

Они любили заходить по дороге на базар, пустой в этот ранний час, с закругленными следами метлы на неровном, потрескавшемся и вспученном асфальте. Первые продавцы с полусонной озабоченностью раскладывали на деревянных прилавках пирамидки помидоров, гремели бидонами с молоком. Катя и Леднев ели желтоватый варенец, еще холодный, только вынутый из погреба.

Облокотившись о прилавок, хрустя огурцом и прихлебывая варенец из граненого стакана, Леднев говорил продавцу:

— Плохой ты купец, милый человек. Ни ложки, ни соли, ни сахару — не заботишься ты о покупателе.

Веселый, задорный, благодушный, он изображал из себя какого-нибудь районного заготовителя, говоруна и балагура, который приехал в область ранним утренним поездом, из экономии ест на базаре простоквашу, чтобы вечером в ресторане прокутить все свои командировочные и уж там-то покуражиться.

Но продавец, истинный потомок нижегородских торгашей, понимал, с кем имеет дело, и, изогнувшись в краснорядском поклоне, отвечал:

— С полным бы удовольствием, гражданин начальник. Только нет у нас таких правов, чтобы соль и сахар держать, другой патент.

В эти часы они отрешались от всего: от дел, забот, прошлого, от своего возраста — чувствовали себя студентами, которым удалось удачно позавтракать, а что будет дальше, покажет время. И ночь не в ночь: прислонят голову к подушке — и снова будут бодрыми и сильными для тяжелого, хлопотливого рабочего дня.

Они мало говорили о делах служебных, но в главном Леднев ее по-прежнему поддерживал: вагонами и судами Катин участок обеспечивался в первую очередь. Эффект могла дать только скоростная работа во всех портах, на всех участках, а не только на ее одном, а это, по утверждению Леднева, было сейчас невозможно.

— Самый разгар навигации, — говорил он, — план горит. Разве можем мы на ходу перестраиваться? Подготовимся на зиму и махнем сразу по всему пароходству. А пока накапливаем опыт — этим ты и занимаешься.

Когда работаешь с любимым человеком, разногласия неизбежны. Может быть, Леднев и прав. Конечно, тяжело видеть, что твои бесспорные достижения не дают того, что могли бы дать. Но, может быть, они, как утверждает Леднев, пригодятся в будущем году. Значит, надо двигать дело дальше. В середине лета Катя встала перед новой задачей, может быть, еще более сложной, чем та, которую они уже решили.

Участок грузил теплоход за тридцать шесть часов — прекрасный результат. Если бы убыстрить работу кранов, поворачивать стрелу не за две минуты, как сейчас, а хотя бы за полторы минуты, то теплоход можно грузить за двадцать четыре часа. Это будет великолепное, еще никем не достигнутое время.

Она поделилась своими соображениями с Николаем Ермаковым, лучшим крановщиком участка.

Выслушав Катю, Николай пожал плечами:

— Я и делаю оборот стрелы за полторы минуты.

— Вы — да! А в среднем по участку две, а то и три.

— Пусть подтягиваются.

— Нужно и о других подумать, Николай Федорович.

Он угрюмо пробормотал:

— Дай бог со своими управиться.

— Вы недовольны своей бригадой?

— Ошуркова уважаемая, — раздраженно ответил Николай, — не хочет у меня работать, по другим кранам бегает.

Катя поморщилась.

— Не о Дусе Ошурковой сейчас речь. С ней решить вопрос проще всего. А вот насчет кранов как?

— Не знаю… Какие рекорды есть, их еще никто не перекрывал.

— Вы имеете в виду свои рекорды?

— И свои.

Катя встала, прошлась по комнате. Николай сидел не оборачиваясь. Катя видела его могучие плечи, распиравшие майку, бритый, загорелый затылок. Громоздкий, неподвижный, упрямый, он казался олицетворением рутины, которую она пыталась преодолеть. А это лучший крановщик порта!

Катя уселась за стол, сухо сказала!

— Я уважаю ваши достижения, Николай Федорович, но они, конечно, не предел. Советую вам об этом подумать. Иначе об этом подумают другие крановщики.

Николай снова усмехнулся.

— Пожалуйста, не возражаю. Только я вам вот что хотел сказать, Екатерина Ивановна, вернее, посоветовать хотел. Добились вы порядка — держитесь за него. Грузим за тридцать шесть часов — слава богу! Ни у кого