только в Николая Ермакова и в других лучших крановщиков и пренебрегала такими, как Дуся Ошуркова. А такие, как Дуся Ошуркова, и составляют ту массу, от которой зависит все.

Итак, путь к убыстрению работы кранов в том, чтобы соединить вместе лучшие приемы лучших крановщиков. Для этого надо изучить эти приемы, произвести точный хронометраж их работы.

— Все это интересно, конечно, — поморщился Елисеев, — да ведь время-то горячее, самый разгар навигации, каждая пара рук на вес золота.

И, вздохнув, добавил:

— Высоко залетаем, высоко… Да ведь и падать-то с высоты…

Леднев отнесся к этому тоже без особого энтузиазма.

— Отвлеченная работа. Если ты считаешь нужным, то делай. Только так, чтобы не в ущерб главному. На плане чтобы не отразилось.

Ничего! Она доказала Ледневу, что скоростная погрузка возможна. Теперь она докажет ему, какие возможности скрыты в энергии людей, которые он так мало учитывал в своих расчетах.

Через десять дней старшая нормировщица Зубкова принесла Кате первые ведомости по хронометражу. Это были предварительные данные, но уже по ним было видно, насколько можно убыстрить работу крана, если соединить лучшие приемы лучших крановщиков.

Просматривая ведомости, Катя сказала:

— Удивительно, как эти цифры соответствуют характеру каждого крановщика. Ермаков смелее — у него быстрее поворот. Сизов лучше ладит с грузчиками — у него быстрее зацеп. У Умняшкина хороший расчет.

Но еще больше радовали ее показатели работы Ошурковой. В хронометражной таблице Дусина фамилия стояла где-то посредине. У нее было не рекордное, но и не худшее время, оно равнялось среднему времени по участку. Но в отличие и от лучших и от худших крановщиков ее время внутри цикла было ровным по всем операциям. Ее работа была гармоничной. Она старалась освоить все операции, а не какую-нибудь одну, а именно это и представлялось Кате главным.

Катя всюду подчеркивала, что именно Дуся Ошуркова предложила перенимать лучшие приемы. Ей хотелось возвысить Дусю и в глазах коллектива, и в ее собственных. Она перевела Дусю на другой кран не потому, что этого требовал Ермаков, а потому, что в другой бригаде Дусе будет легче работать.

Данные хронометража были убедительны и заинтересовали даже Леднева. Но вывод он сделал несколько неожиданный.

— Нужно выбрать лучшего крановщика, и пусть этот крановщик установит новую норму. По нему будут равняться остальные. У рекорда должно быть имя.

Катя рассмеялась.

— Опять рекорды, опять рекордсмены… Нет! Будем подтягивать всех крановщиков к новым нормам. Ну, а если уж кто вырвется вперед — тогда пожалуйста: вот и милый твоему сердцу рекордсмен.

Он пожал плечами.

— Делай, как тебе кажется лучше. На участке ты хозяин.

— На будущей неделе мы проведем производственное совещание, — сказала Катя. — Если бы ты пришел, это бы подчеркнуло его важность. И было бы полезно для дела.

Он искоса посмотрел на нее.

— Хочешь столкнуть меня с рабочим классом?

Катю рассмешила его неожиданная подозрительность.

— Просто мне хочется, чтобы ты поддержал нас.

— Ладно, приду, — сказал Леднев.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Люди пришли на собрание после смены. От них пахло рекой, лесом, цементом, углем. Крановщики и крановщицы, водители электрокаров и автопогрузчиков, приемосдатчики, нормировщики, дежурные помощники, механики, слесари, техники, начальники причалов, береговые матросы — все толпились у вывешенных на стене таблиц с данными хронометража: кран — ведущий механизм порта, от него зависит работа каждого.

Дуся сидела в последнем ряду. Сзади нее был высокий верстак с выпирающими тисками. Видно было, что эти тиски мешают ей откинуться назад; она вынуждена сидеть прямо, даже чуть наклонившись вперед. Эта поза ей утомительна и неудобна. Но на лице Дуси не было обычного выражения равнодушия и замкнутости. Она напряженно прислушивалась ко всему, что говорили. Когда Воронина объявила, что на днях начнут работать школы по обмену опытом, где лучшие крановщики будут обучать других своим приемам, Дусе захотелось встать и сказать, что это, конечно, хорошо, но недостаточно. Она вот чувствует, что работает быстрее, но не знает, так ли это, а хотелось бы знать, и надо бы продолжить наблюдение, и (ей говорил об этом Сутырин) есть такой аппарат, который записывает время операции, и, будь на кранах такие аппараты, можно было бы следить за своим временем и улучшать его. Все это хотелось ей сказать, но она никогда не выступала на собраниях и холодела при мысли, что ей придется говорить здесь, перед всеми, и все будут смотреть на нее. И, такая во всем смелая и решительная, она ничего не сказала. Все то, что говорили другие, казалось ей правильным и умным. Она и сама так думала, но ей никогда и в голову не приходило высказывать это вслух. А вот у людей получается дельно и к месту.

Дуся, может быть, и не выступила бы. Но Катя встретилась с ней взглядом, ободряюще улыбнулась ей, и Дуся в ответ непроизвольно кивнула головой. Она тут же спохватилась, но было уже поздно: Воронина что-то записала на лежавшем перед ней листке бумаги, — наверно, ее, Дусину, фамилию. И когда она поняла, что в любую минуту Воронина на весь зал может объявить ее фамилию, и ей придется встать и говорить, и все будут смотреть на нее, ее охватил никогда раньше не испытанный страх. Если бы даже она хотела уйти, то не смогла бы сдвинуться с места… И она с замирающим сердцем ждала, когда кончит говорить грузчик Сердюкин.

Слово получил Николай Ермаков. Дуся облегченно вздохнула. Николай говорил гладко, четко, и все его слушали. Иногда завернет и лишнее, но на то он и записной оратор порта, всегда выступает. Когда Николай кончил говорить, Дуся снова заволновалась, но слово дали шоферу автопогрузчика Веселкову, и она немного успокоилась… Ведь слова-то она не просила. Мало ли что — переглянулась с Ворониной… Эта мысль ободрила ее, она уже спокойно слушала Веселкова. Сидевшая рядом фельдшерица участка заговорила с ней, и потому, когда грузчица Абросимова толкнула ее и взглядом указала на Воронину, Дуся не поняла, в чем дело…

— Говорите, Ошуркова, — наконец донеслось до нее.

Она встала и, с удивлением прислушиваясь к далеким звукам собственного голоса, сказала:

— Екатерина Ивановна говорила насчет школ… Так вот, я хотела сказать, что это, конечно, хорошо…

Она говорила, не поднимая головы, ей казалось, что все смотрят на нее, но никто не слушает, потому что странный шум в голове мешал ей слушать себя.

— …Конечно, хорошо… Только ведь чувствуешь, что работаешь быстрее, а не знаешь: может, только кажется, что быстрее…

— Что же теперь, нормировщиков все время держать? — перебил ее кто-то, но кто