дымкой, чуть холмистом поле здесь и там шагали, склонившись над сохой, пахари. Волы напрягали шеи и двигались тяжелой поступью, мотая головами, хлеща себя по бокам хвостами. Вдали, на горизонте, сгрудились похожие на скалы, лиловые облака с рваными краями. Небольшая речушка, сбежав со склонов, блестела среди холмов, будто расплавленное солнце. А в долине, между двух холмов, лежало село — белые дома с красными черепичными крышами утопали в свежей зелени. Все, что есть живого на земле, пробудилось и спешило напомнить о своем существовании.

Солнце поднимается все выше и выше, начинает припекать. Видно, что и Вранка, и Белка притомились. Ноги их забрызганы грязью, кусками шлепающейся на невспаханную землю.

— Айда! Пошли! Еще немножко, а потом можно и передохнуть! — покрикивает на буйволиц Стоян, погоняя их стрекалом.

Они ускоряли шаг, но вскоре усталость вновь давала о себе знать. Стоило Стояну случайно ударить стрекалом по сохе, как животные останавливались, стоило слово сказать — и опять их не сдвинуть с места. Белке приходилось идти по вспаханному, и она, чтоб было полегче, норовила сойти в борозду, соха из-за этого оставляла позади огрехи.

— Назад! Назад! — сердился Стоян, тыкая буйволицу стрекалом, чтоб шла там, где положено.

Он терпеть не мог никудышной работы, потому старался на обратном пути распахивать огрехи, а если это не удавалось, то пускал в ход скребок.

— Притомились, видать, вот и начали отлынивать, — ласково укорял он буйволиц. — Ладно, ладно, вот докончим борозду, маленько отдохнем…

Дойдя до межи, Стоян повернул буйволиц и бросил стрекало на обух. Буйволицы, встрепенувшись, остановились.

— Сто-о-ой! Перекур! — крикнул Стоян и направился к буйволицам.

С нежностью приподняв руками морду Вранки и ласково глядя на нее, он сказал:

— Что, моя хорошая, притомилась? Ох, я тоже устал маленько… В поту приходится добывать свой хлеб! Тяжело, ничего не скажешь, а все-таки не так, как на фронте, под пулями. Что скажешь? Хе-хе-хе!

Буйволица не противилась ласке, шевелила ушами, будто хотела что-то ответить.

— Ну, а ты, шелапутная! — обратился он к Белке. — Тихо, тихо, успокойся! Назад! Ну же! Тебе говорю, плутовка, так и норовишь выкинуть что-нибудь.

Он присел на меже и закурил. Буйволицы жевали свою жвачку, время от времени облегченно вздыхали, у той и у другой изо рта свисали клочья пены. Черная, как была в ярме, тяжко опустилась на колени и улеглась. Полежав немного, она поднялась, отгребла копытами в сторону несколько больших комьев и, расчистив место, снова легла. Дышала редко и тяжело, потом затихла и успокоилась. Белка осталась стоять. Откуда-то прилетела ворона, уселась ей на спину и с отрывистым радостным карканьем принялась копошиться клювом в ее шерсти. Буйволица, разнежившись на солнце, вытянула шею, приподняла хвост и, блаженствуя, зажмурила глаза. Время от времени она запрокидывала голову, обнажая огромные крепкие зубы, будто смеясь.

Соседи тоже, видно, решили дать скотине передохнуть. Буйволы застыли на возвышениях, неподвижные, как монументы.

Стоян бросил окурок, задымившийся на грудах земли, посмотрел на солнце, определяя время, и поднялся. Вранка спала, то и дело вздрагивая и тихо, испуганно мыча. «Дурной сон видит», — подумал Стоян и наклонился над ней, чтобы разбудить. Буйволица открыла глаза, тряхнула головой, огляделась по сторонам и лишь тогда успокоилась. Стоян постоял над ней, призадумавшись, потом подошел к сохе и, взмахнув стрекалом, гикнул. Черная буйволица встала на колени и, лениво потянувшись, поднялась.

— Ну пошли, пошли!

Буйволицы послушно двинулись вперед. Стоян с силой нажал на рукояти, лемех сохи глубоко ушел в землю, проводя новую борозду. Стоян пахал, насвистывая мелодию старой песни:

Гей, мои белые буйволы,

Гей вы, поля мои черные!

После полудня стало прохладнее, буйволицы приободрились, лемех скользил легко, почва рассыпалась мелкими комьями. Громодолец начал пахать другую половину поля, лежавшую за грушевым деревом, что росло посередине поля. Со стороны села донесся мягкий, сладостно-печальный звон церковного колокола. Там, над зелеными садами, показался первый вечерний дымок. На миг струйка дыма замерла, словно не зная, куда податься, потом появилась еще одна, вторая, третья, и все село окуталось прозрачной пеленой голубоватого дыма. В нижнем крае села дым плыл по течению реки куда-то в долину.

Последние звуки колокольного звона растаяли в тишине. Стоян Громодолец, взглянув на солнце, смерил взглядом расстояние до межи и стал подгонять буйволиц. Они шли резво. Стоян все чаще поглядывал на запад, казалось, он соревнуется с солнцем.

Белая буйволица начала пощипывать травку, росшую вдоль борозды, а когда хозяин больно вытягивал ее стрекалом, она лягалась.

— Потерпи немного! Не помрешь с голоду! — покрикивал Стоян на буйволицу.

Он уже допахивал поле, осталась полоска около дороги шириной в одно стрекало. Но земля там была твердая, как камень, истоптанная копытами, изъезженная колесами телег. Лемех то скользил по поверхности, то вдруг врезался в землю, наталкиваясь на большие закаменелые комья земли. Стоян налегал грудью на рукояти, погонял буйволиц стрекалом, покрикивал на них. Животные прямо-таки распластывались на земле, пока не выкорчевывали глиняную глыбу.

Они все чаще поворачивали головы и нетерпеливо косились на хозяина.

— Вижу, вижу! — говорил он. — Нечего глазеть! Вот закончим борозду и пущу вас на волю!

Кончив пахоту и опоясав поле глубокой бороздой, Стоян пустил буйволиц, и те неуклюже потрусили к телеге, волоча за собой соху. Он со смехом побежал за ними и начал собираться в обратный путь.

Солнце, пропахав свою небесную борозду, озарило пурпурным светом вершину холма и скрылось. На западе плыли легкие кудрявые облака, похожие на небесные закатные сады.

Черная буйволица отличалась кротостью и терпением. Ребятишки ползали у нее между ног, карабкались на спину — она все сносила. Пастушок объездил ее уже в самом начале лета. Вечерами, когда приближалась пора гнать стадо с пастбища, он, стукнув ее по рогам, покрикивал: «Голову!» Буйволица послушно выполняла его приказ. Дождавшись, пока он ухватится за рога и вскарабкается ей на спину, она двигалась с места. Бывало, парнишка, выпрямившись во весь рост, расхаживал по буйволиной спине и при этом выделывал разные трюки, он мог лежать там часами, пока животное мирно щипало траву на лужайке. Вранка ходила за Белкой, как тень, хотя Белка норовила боднуть ее рогом. Надумав перегонять буйволиц в другое место, пастушок припускался за белой. Черная поднимала голову, в первую минуту не понимая, в чем дело, а смекнув, с призывным мычанием бежала за Белкой, слегка волоча ноги. Когда же Белку отдавали на день или два соседям, Вранка то и дело протяжно мычала, задрав голову, будто звала подругу, и, если на ее зов откликалась какая-нибудь буйволица с соседнего пастбища,