она стремглав бежала туда — обнюхает ее, потрется мордой и, убедившись, что это не Белка, начнет щипать траву в сторонке, забыв о том, что надо вернуться, приходилось пастушку угонять ее обратно. Когда начиналась гроза, Вранка испуганно задирала морду и забирала на месте, словно находясь во власти каких-то неясных воспоминаний, но так продолжалось недолго, всего несколько мгновений, потом она, прядая ушами и помахивая хвостом, растерянно оглядывалась по сторонам, расставляла пошире передние ноги и снова начинала пастись как ни в чем не бывало. Она хорошо знала свою кличку, стоило кому-нибудь позвать ее, как она тут же откликалась, а услышав голос хозяина, задирала морду и мычала в ответ.

Белка же унаследовала от своих предков — буйволов светлой громодольской породы — характерные для них хитрость и своенравие. А еще она была, как они, не в меру любопытна. Шаталась по двору — всюду ей надо было сунуть свой нос, порой даже в дом заходила, все норовила понюхать, попробовать на вкус. При этом она частенько умудрялась зацепиться за что-нибудь рогом или прищемить хвост, а порой, бывало, ее угораздит съесть что-нибудь несъедобное. И ведь не из обжорства, а от дури! — сокрушался Стоян. И в упряжке белая оставалась верна себе. Она старалась опережать Солдатку, чтобы на долю той приходилась основная тяжесть работы. Остановит Стоян буйволиц, чтобы дух перевели, Белка постоит минутку да и рванет с места; станет погонять их — она вспомнит, что нужно помочиться; телегу могла опрокинуть, доставая пучок травы с обочины. Когда же наступала страда, между Громодольцем и Белкой начиналась самая что ни на есть война. Ему случалось и поколачивать ее, только она от этого становилась еще упрямее. Схватится Стоян за палку, не успеет замахнуться, а ее и след простыл. Если же ему удавалось застать ее врасплох, зайдя спереди, она вставала на дыбы и бросалась прямо на него. В такие дни она делалась пугливой, настороженно следила за каждым, кто проходил мимо, а лежа то и дело вздрагивала и порывалась вскочить на ноги. В конце концов Громодолец видел, что переборщил и шел на мировую. К вечеру он доставал из торбы оставшийся ломоть хлеба и протягивал его бунтарке. Та долго колебалась, но не могла преодолеть искушения — запах хлеба щекотал ей ноздри. Наконец, решившись, она брала хлеб с ладони. Хозяин гладил ее по голове, а Белка недоверчиво косилась на него, вздрагивая при каждом его прикосновении, будто это была не рука хозяина, а раскаленное железо.

Мальчишки-пастухи каждое лето пытались ее объездить, но она не поддавалась. Они хитрили — клали перед ней ломоть хлеба, Белка старалась ухватить его как можно быстрее и, заметив, что кто-нибудь из них взбирается, ей на рога, резко вскидывала голову. Если же пастушку удавалось вскочить ей на спину с пригорка, она бросалась, бежать, не разбирая дороги, то и дело взбрыкивала, извиваясь всем телом, терлась о стволы деревьев, забиралась в колючий кустарник, пока, наконец, ей не удавалось сбросить непрошеного наездника. Она любила, отбившись от стада, пастись в одиночестве. Бывало, задерет рогатую голову и бредет неведомо куда, сколько ни кричи ей вслед — ни за что не остановится. А то направится в кукурузу и, как ты не надрывайся, она не повернет назад, добежит до поля и сорвет початок-другой. Если же ей удавалось набрести на тыкву, то, завидев бегущего к ней пастушка, она бросалась навстречу, грозно наставив на него рога, и опять возвращалась к любимому лакомству. Иногда ей удавалось незаметно отбиться от стада. Пастушок отправлялся на поиски по следам, которые вели в густой колючий кустарник, продравшись сквозь заросли, он долго осматривался по сторонам и к своему ужасу обнаруживал, что буйволица пасется посреди чужого поля. Сколько раз ему доставалось по первое число от полевого сторожа, а все из-за нее, из-за Белки, которую не раз за потраву запирали в общинном хлеву, а потом штрафовали за это хозяина — Стояна Громодольца.

Правда, и ей доставалось за самовольство. Пастушок швырял в нее чем попало, как в злую собаку. Бросит палку, а буйволица пригнет голову, зажмурившись, и бежит прочь, только ее и видели. За особо большую шкоду мальчишки гуртом колотили ее, ухватив за длинный хвост, а Белка мчалась по лугу, волоча их за собой. Бывало, по утрам у нее гноился подбитый глаз, и мухи весь день не давали ей покоя.

Наступили жаркие летние дни. Поля побелели, запахли хлебом, туго налитые колосья клонились к земле. Бабочки в пестрых нарядах плавно парили в пронизанном светом воздухе. В глубоком, просторном июльском небе не было ни облачка, но порой где-то вдали, над горизонтом, беззвучные сухие молнии расправляли свои алые паруса. То была верная примета, что хорошая погода задержится и можно будет без потерь собрать урожай, — крестьяне радовались и благословляли судьбу.

Все Стояновы домочадцы вышли в поле. Денка с детьми и две молодые поденщицы жали хлеб и вязали его в снопы. Стоян следом перепахивал поле. Обливаясь потом, склонившись до земли, жницы двигались вперед, оставляя после себя широкую полосу стерни. Колосья тревожно раскачивались и шелестели, словно хотели убежать от острых серпов. На сухой стерне тут и там весело зеленели пучки травы, перекатывались, словно бочонки, тяжелые снопы, светлые тропинки были протоптаны к телеге, к баклаге с водой, оставленной в тени груши, к зеленеющему неподалеку лесу.

Всем распоряжалась Денка, жена Стояна. Она не только сама жала за троих, но и следила за тем, как работают другие. Подбадривала ребят, подавая им пример, хвалила за старание, порой журила. А разогнув спину, обводила глазами ниву и принималась нахваливать пшеницу:

— Хлеб-то уродился на славу. Высокий, густой, колосок к колоску, и все на один бок клонятся! А уж чистый — любо-дорого поглядеть. Так и просится: «Жни меня скорей!» — Немного помолчав, она добавляла озабоченно: — Поторапливаться надо, как бы не разразился град — без куска хлеба останемся!

Высохшая после весенних дождей, потрескавшаяся земля казалась красноватой от пшеничных зерен, осыпавшихся в знойные и ветреные июльские дни, с колосистых снопов раскаленными угольками опадали на землю зерна — куда ни глянь, всюду была пшеница.

Стоян пахал нижнюю часть поля. Земля была ссохшаяся, комковатая, тут и там на плужной пахоте белели полузасыпанные остатки пшеничных стеблей. Буйволицы под знойным солнцем совсем приуныли, еле брели.

— Ну, пошли! — лениво понукал их Стоян. — Солнце напекло? Ишь, неженки!

Поравнявшись с телегой, он останавливал буйволиц и лил им на головы воду из баклаг; те немного оживали, радостно фыркали, блаженно задирая хвосты. Мухи, вконец обнаглев, тучами вились над ними, садились буйволицам