ближние и дальние, но вся деревня давно уже знала, что учитель выхаживает раненую косулю.

Несколько раз приходил поглядеть на нее и Миро.

— Что ж, животное и впрямь милое, кроткое, но… мясцо-то его еще лучше! Тогда ты меня уговорил, но я и сейчас с превеликим удовольствием прикончил бы ее моим ножиком…

— Ну как ты можешь в мыслях такое держать… Гора! Протяни свою мордочку! Кому я говорю!

Нет, она все еще не знает своего имени, и вряд ли когда-нибудь научится откликаться на него.

Однажды в начале урока я заметил, что дети о чем-то шушукаются, смущенно подталкивая друг друга локтями.

— В чем дело, дети? — спросил я. — Вы хотите мне что-то сказать, о чем-то спросить? Хорошо, спрашивайте.

С десяток ребячьих рук протянулись вверх, одна девочка опередила всех:

— Господин учитель… А правда, что вы… что у вас есть… живая косуля?..

— Да, это правда. У меня живет очень красивая косуля, и зовут ее Гора. Это я дал ей такую кличку — Гора!

— Гора! Гора! — послышалось со всех сторон. — А она знает свою кличку?

— Пока еще нет, но я надеюсь, что она постепенно к ней привыкнет…

— А… можно нам… вы разрешите взглянуть на нее?

— Разумеется. После уроков все, кто хочет, может пойти со мной…

После звонка никто из ребят не пошел домой. Они окружили меня, и мы все гурьбой отправились к моей косуле.

По дороге я рассказал им, как она была ранена, как я ее нашел и перенес в деревню, как мы ее лечили…

— Бедная… Миленькая Гора!

С той поры не проходило дня, чтобы кто из ребят не прибежал к нам во двор. Один приносил Горе свежей воды из горной речушки, протекавшей невдалеке от деревни, другой совал ей какое-нибудь лакомство, третий менял подстилку…

А уже стояла настоящая зима, снег засыпал дворы, кровли домов, леса и поляны.

Гора, нагулявшая жирку, весело фыркала, резвилась в теплом хлеву. Но с приходом весны с ней произошла странная перемена. Косуля стала привередлива в еде, заметно похудела. Она то и дело нервно вздрагивала без причины, всего боялась.

Иногда с кем-нибудь из своих юных друзей я выводил Гору во двор, и тогда ее было не узнать. Прежней, смирной и послушной Горы как не бывало. Она пугливо шарахалась, натягивая накинутую на шею веревку.

Вскоре подули теплые ветры, лес сразу зазеленел, поляны покрылись мягкой муравой, В: которой мелькали красные, синие, желтые цветы. В воздухе жужжали тысячи пчел и разных мошек. И вот однажды я сказал своим сорванцам:

— Послушайте, дети! Хотите завтра пойти на прогулку в горы?

— Хотим, очень хотим!

— А Гору возьмем с собой?

— Возьмем, возьмем!

— Ладно, дети, возьмем Гору, пусть пощиплет молодой травки, подышит свежим горным, воздухом.

— Я поведу ее, господин учитель!

— Нет, я, я!

— И я, господин учитель!..

Наутро с шумом и гамом мы тронулись в путь. Дети с узелками, а кое-кто с рюкзачком за плечами веселой стайкой, то обгоняя меня, то отставая, вприпрыжку бежали по тенистым, сырым лесным тропинкам.

Дети вели Гору на двух веревках, каждую держали пятеро или шестеро мальчишек. Она, казалось, летела над землей, делая большие прыжки, бросалась из стороны в сторону.

— Сейчас, дети, потерпите. Еще немножко. Вот только перевалим за тот взгорок…

Наконец мы расположились на широкой солнечной полянке.

— Гора!.. Дети, ослабьте немного веревки, пусть она попасется. Ну же, Гора! Погляди, какая мягкая, сочная травка! Ну-ка, давай, пощипли!..

Но не тут-то было. Гора, навострив уши, вертела головой и к чему-то прислушивалась. Она вся дрожала и время от времени начинала метаться и рваться из рук.

— Господин учитель, она вырвется и убежит! — испуганно кричали дети.

Тут я понял, что пора посвятить их в свои планы:

— Послушайте, дети! Хотите, я скажу вам, отчего наша Гора стала такой неспокойной, норовистой? Она узнала те места, где бродила прежде, а может, даже почуяла следы своих подруг.

— А что, если у нее были дети?

— Вполне возможно, что у нее были и детеныши, и теперь она вспомнила это и ищет их. Оттого так буйствует. И если мы опять запрем ее в сарай, Гора долго не протянет. Она погибнет от тоски. И вот я у вас спрашиваю, как нам быть: вернуть ее в деревню и запереть в темный сарай или выпустить на волю?

Мои озорники примолкли, смутились, потом вдруг оживились и защебетали наперебой:

— Давайте выпустим ее, господин учитель!

А один, стоявший рядом со мной, призадумался и спросил:

— А что если какой-нибудь охотник подкараулит ее и убьет?

— Такого не случится. В этих местах охота на косуль запрещена. Ей не грозит опасность.

Я развязал обе веревки, погладил Гору по мягкой мордочке, приласкал в последний раз. Дети, окружив косулю плотным кольцом, поглаживали ей шею, холку, тоненькие ножки — не могли на нее нарадоваться.

— Миленькая Гора, прощай, красавушка наша, прощай!..

Видя, что это расставание может продолжаться до бесконечности, я сделал детям знак, чтобы они отошли от Горы.

Косуля, робея, несмело двинулась с места, потом сделала первый длинный-предлинный прыжок и стрелой помчалась к лесу.

Перед тем как скрыться в лесу, Гора вдруг остановилась, повернула к нам голову, словно хотела попрощаться, потом резко крутнулась — как тогда, осенью, на лесной тропе — и пропала из вида…

— А теперь, дети, давайте поиграем! В чехарду, в пятнашки! Все сюда, ко мне, бегом!

Нет, игра у нас в тот день не клеилась. Но когда под вечер по дороге в село я спросил у детей, рады ли они, что Гора осталась в горах, на свободе, они в один голос ответили:

— Рады! Рады, да только…

— Что — только?

— …нам очень жалко…

Перевод Е. Жедриной.

ЛАМАР

ОДИНОЧЕСТВО

Старый горный козел стоял один на бурой скале. Он смотрел прямо на солнце, огромный огненный шар которого торжественно выплывал из-за далеких снежных вершин. Козел был весь белый, как снег под его копытами. Даже рога у него побелели от времени. Когда-то этими рогами он поверг своего соперника, и волки растащили клочья шкуры несчастного. Другие козлы, его сверстники, покинули стадо, и он повел гордячек-коз вверх по скалам.

Козы спокойно паслись под его защитой. Он, бывало, встанет на самом видном месте, задерет кверху голову — ветер шевелит его белую бороду, а он пристально всматривается вдаль, насторожив уши, прислушиваясь. У козла не было обоняния медведя, и он больше рассчитывал на уши и глаза. Этих двух органов