– Двадцать первый, отворачивайте вправо, вы опасно сблизились…

Никакого ответа.

И вдруг панический возглас начальника станции наведения:

– Отметки от истребителей пропали!

…Обломки самолетов мы нашли на рассвете, в разных местах, километрах в десяти друг от друга. Мигунова – в винограднике какого-то хозяйства, Хмурова – на склоне горы, поросшей густыми зарослями терновника, ежевики и еще каких-то вьюнковых растений, сквозь которые без ножа трудно было пробиться. От обоих самолетов остались лишь обгоревшие, покореженные куски металла, которые были разбросаны в радиусе с полкилометра, а от истребителя Хмурова и того больше. Растительность вокруг либо сгорела, либо была посечена и вывернута с корнями. Хорошо еще, что это не злаки и вдали от селения, иначе фейерверк получился бы потрясающим. От тела Мигунова остались лишь обрывки одежды, осколок от гермошлема, кости да пепел, останков Хмурова пока не нашли: самолет взорвался в воздухе, его обломки разбросало мелкими бесформенными кусочками далеко вокруг…

Всего полчаса назад я видел веселое, беззаботное лицо красавца Мигунова, серьезное, вдумчивое – Хмурова. И вот нет ни того, ни другого. У меня заныло сердце, слезы покатились из глаз, как я ни старался держаться. Со мной были начальник штаба майор Терещенко и старший полковой врач капитан Брыков. В эту ночь дежурил он. Хорошо, что не жена Хмурова. Я невольно подумал о ней. Как сообщить такую убийственную весть? Ведь Андрей и Жанна не прожили вместе еще и полгода! Как воспримет женщина? Мне уже доводилось видеть подобные сцены. Два года назад у нас погиб капитан Сорокин, отец двоих детей. На высоте 9 тысяч отказал двигатель. Попытки запустить его ни к чему не привели. Летчику дали команду катапультироваться. Он выполнил команду. А кресло не отделилось от пилота, парашют не раскрылся… Жена, узнав о случившемся, потеряла сознание, и врач еле отходил ее.

Страшная картина, и не дай бог видеть ее снова. А куда денешься, коль такое произошло. Я – командир, мне и предстоит выполнить эту жуткую миссию.

В воображении явственно всплыло лицо Жанны. Но почему-то не убитое горем, а такое, каким увиделось в день знакомства, когда она прибыла к нам в гарнизон: любопытно-настороженное, с очаровательно-лучистыми глазами, жизнерадостными и вызывающими симпатию. В иссиня-черных волосах, собранных сзади в тугой пучок, сияла перламутровая заколка с золотым узором лавра и крошечным длиннохвостым павлином с крапинками драгоценных камней. Одета женщина была элегантно, со вкусом – шелковая блузка с изящной кружевной отделкой на рукавах и отворотах, бежевая чесучовая юбка, перехваченная в тонкой талии черным ремнем…

Молодая докторша мне очень понравилась. Мы мило побеседовали. Жанна рассказала о себе: родилась в Дагестане. Отец аварец, тоже врач, мать русская, домохозяйка. Живут в Москве. Братья и сестры есть только двоюродные, учатся в университете, в Москве. Жанна сама напросилась в воинскую часть – любит порядок и дисциплину, перемену мест, особенно теперь, когда военнослужащих бросают то в одну горячую точку, то в другую. Да и работа с мужественными людьми опасной профессии намного интереснее, чем с детьми и стариками…

В общем, я остался доволен новым сотрудником нашего коллектива. Девушка, по всему было видно, умна, серьезна, значит, и дело свое знает. Так потом и оказалось. А то, что многим летчикам вскружила голову, так это не только она виновата. Правда, побеседовать с ней по душам пришлось. Не без напускной строгости и внушения, и не без обиды поначалу с ее стороны, но когда она вышла замуж, отношения наши наладились, Жанна здоровалась со мной приветливо и почтительно, не стеснялась обращаться за той или иной помощью. Я даже дважды побывал со своей супругой у Хмуровых в гостях – на дне рождения у Андрея и на именинах у Жанны.

И вот…

Утром к нам из Москвы прилетела комиссия по расследованию летного происшествия. Председатель – генерал Возницкий, сорокалетний шатен, назначенный на эту должность всего три месяца назад. Я с ним немного знаком – полгода назад, будучи заместителем, у бывшего председателя комиссии по расследованию летных происшествий генерала Журавского, он приезжал к нам в полк потренироваться полетам в облаках. Человек жесткий, высокого мнения о себе. Так, во всяком случае, тогда мне показалось. Теперь я убедился, что не ошибся. Появившись в штабе, Возницкий сразу дал мне понять, чтобы я без его разрешения ни к каким летным документам не прикасался, опросы подчиненных не вел и меньше «путался под ногами».

– … Когда понадобитесь, мы вас вызовем, – категорично предупредил он. – Займитесь погибшими. Выясните, как они отдыхали, успокойте по возможности родственников…

Я понял, что ничего хорошего ждать от такой постановки вопросов не следует. Да и, откровенно говоря, чувствовал свою вину – напрасно послал на такое сложное задание молодых, не первоклассных летчиков. И генерал, несомненно, не упустит такой «жареный» факт. Похоже, о причине катастрофы он уже имеет свое мнение. Такой служака будет носом рыть землю, чтобы оправдать оказанное ему доверие.

Да, повод оказаться в роли стрелочника я дал превосходный: вина моя усугублялась еще тем, что я приказал Мигунову и Хмурову отработать друг по другу. А это уже можно посчитать очковтирательством, попыткой обмануть командование. То, что за весь текущий год летчики имели мизерный налет из-за отсутствия топлива (всего по десять часов), не тренировались в перехватах целей в условиях помех, в счет не возьмут: прав тот, у кого больше прав…

Члены комиссии улетели к месту катастрофы. Меня с собой не взяли, и мне, по существу, отстраненному от основных обязанностей, пришлось заняться не менее тяжкими делами – организацией похорон.

Пока начальник штаба соображал, как собрать останки пилотов и в каком виде представить их на обозрение семей и однополчан в Доме офицеров, я решил побывать на квартирах подчиненных. Взял с собой заместителя по воспитательной работе майора Романова, и направились с ним поначалу к Мигунову. Дежурная по гостинице открыла нам номер (Мигунов жил в гарнизонной гостинице для холостяков), и мы вошли в небольшую, с неказистой мебелью комнату: кровать, однотумбовый стол, на котором примостился телевизор, платяной шкаф, три стула. Вот и весь офицерский гарнитур. Правда, в комнате чисто, убрано. У кровати даже повешен недорогой ковер. Все эти вещи, пока друзья не растащили на память, надо описать и передать родителям погибшего.

Я открыл шифоньер. Вот щегольской, кремового цвета штатский костюм, в котором Сергей появлялся в особо торжественные дни; рядом с ним – черный, спортивный, сидевший на хозяине безукоризненно, подчеркивая его атлетическую фигуру. В нем Мигунов приходил в спортивный зал, где мы отрабатывали приемы самбо. На нижней полке две пары туфель…

Небогато живут наши офицеры…

Открываю бельевую створку шифоньера. И на верхней полке натыкаюсь на… женские трусики, бюстгальтеры, нижние рубашки. На каждой фломастером или шариковой ручкой начертано мелким неровным почерком: «Люся – 2, 03, 08; Надя – 13, 03, 08; Оля – 4, 04, 08»… А в уголке рука натыкается на перламутровую заколку волос… Меня будто пронзает током. Заколка Жанны. Не верю своим глазам… Читаю: «13, 05, 08». Сразу вспоминаю: 13 мая Хмуров находился на полигоне. И страшная догадка пронзает мозг: Андрей каким-то способом узнал об измене жены и… «Ну, берегись, козел!» Именно козел, а не кз – командир звена. Вспоминается и еще одна деталь: за два дня до летно-тактических учений у Мигунова собирались приятели на его день рождения. В их числе был и Хмуров. Случайно он мог увидеть заколку жены…