— Спасибо, — забираю пломбир, сдачу, оборачиваюсь и застываю. В нескольких шагах от меня на скамейке сидит Дима. Он ногой качает коляску, сам в это время что-то пишет в телефоне. Словно магнитом меня тянет к нему, я не сопротивляюсь этому притяжению. Мои глаза устремлены не на мужчину, а на коляску. Сердце екает, сжимается.

— Аня? — в его голосе удивление, но мне все равно. Зачарованно смотрю на спящего младенца. Ему на вид месяц, может быть полтора. А может больше, если родился недоношенный. Мой мозг начинает активно обрабатывать полученную информацию. Что если… Что если…

— Как дела? — вновь слышу его голос, поворачиваю голову и улыбаюсь. Он выглядит немного растерянным, смущенным и мне кажется, что виноватым. Всматриваюсь в некогда любимое лицо, ищу ответы на свои безмолвные вопросы. Он по-прежнему обаятелен, но мне не это сейчас интересует. Далеко не это…

— Все хорошо. Тебя можно поздравить? — опять смотрю на спящую кроху, рука дергается, чтобы прикоснуться к головке, хочется нагнуться и вдохнуть тот самый сладкий запах, который присущ малышам.

— Да. Сын.

Я дергаюсь, словно меня ударили под дых. Моргаю, прогоняю внезапные слезы.

— Поздравляю. Твои опасения не оправдались? — отворачиваюсь от коляски, чтобы себя не терзать, не рвать себя на куски от жгучего желания потрогать малыша, взять его на ручки, прижать к груди. Дима кивает головой на рядом свободное место, приглашая присесть. Я сажусь.

— Борис сказал, что с такими диагнозами дети живут и вполне успешно.

— Если не секрет, что поставили?

— Порок сердца, — я в очередной раз едва дышу, вымученно улыбаюсь Диме. Он прищуривается. Прищуривается так, словно знает о том, что я ему когда-то соврала.

— С тобой все в порядке, Аня? Ты побледнела.

— Все хорошо, — поспешно разрываю упаковку мороженого, откусываю подтаявший пломбир.

— Борис — врач-кардиолог?

— Нет, я думаю ты слышала его фамилию: Федоров Борис Романович. Известный в нашем городе врач, он дядя Миланы. Именно из-за него жена вернулась в Россию, побоялась рожать в Китае. Ты разве не у Бориса Романовича рожала?

— Я? — эхом переспрашиваю, непонимающе смотря на Диму. Что если…Что если случилась подмена. Это невероятно, но вполне возможно. И я, как утопающий, цепляюсь за эти мысли, удерживаю их в себе.

— А когда у вас родился сын?

— Полтора месяца назад. А что?

Полтора месяца назад мой сын был уже похоронен. Но что если… Вдруг похоронили не моего? Вдруг похоронили чужого ребенка, а моего выхаживали. И, возможно, жена Димы родила мертвого ребенка, а дядя, пожалев родную кровь, выдал моего за ее малыша.

Я вскакиваю на ноги, вновь наклоняюсь к коляске. Волосы темные, как у моего. Крошечный, как мой. Мне нужно прикоснуться к нему. Прям жизненно важно. Я чувствую связь между нами, она еще еле уловимая, не ощутимая, но она есть.

— Можно я возьму его на руки? — уверена, как только я возьму этого ребенка на руки, я пойму. Я пойму мой ли этот малыш или нет.

— Нет, конечно. Что за прихоть? У тебя есть свой ребенок, — Дима оттесняет меня от коляски, перекрывает собой вид на ребенка. Я невидящим взглядом смотрю на мужчину. Это мой сын… Там в коляске мой сын. Я чувствую это. Сердце подсказывает мне, оно никогда не обманывает.

Звонит мой телефон, я отшагивают от Димы, отворачиваюсь от него. Нужно подумать, как забрать моего сына у этих людей. ДНК-тест докажет, что я мать это ребенка. Не только отцовство он показывает, но и то, кто является настоящей матерью.

— Да, Никит? — сердце гулко бьется, в груди зарождается сумасшедшая надежда, которая заполняет меня до краев.

— Ты задерживаешься.

— Я в парке гуляю. Скоро буду. У меня для тебя потрясающая новость, — широко улыбаюсь, словно он через телефон может увидеть мою счастливую улыбку.

— Да? — в голосе сомнение. — Я жду тебя, как раз поделишь своей новостью.

— Бегу.

Никита

Опускаю глаза, смотрю на руки, лежащие на коленях. Я не сразу нахожусь с ответом, а она ждет, что я ее поддержку. Поддержку этот бред чистой воды.

— Никит, почему ты молчишь?

— Я пытаюсь это переварить. Как-то неожиданно, — встаю со стула, подхожу к окну.

— Ты мне веришь? — Аня встает следом, замирает у меня за спиной. Я не могу набраться храбрости и погасить этот огонек надежды в ее глазах. Но нужно это сделать, пока она свою навязчивую идею не озвучила каждому прохожему. Хорошо, что мать вышла в магазин. У меня в запасе полчаса, чтобы толкнуть Аню с обрыва ее радостного ожидания вниз, в пучину безнадеги и темноты. Сложно. Очень сложно быть сильным и ломать дорогого тебе человека на части. Я еще позволяю ее радостному настроению просуществовать минуту, затем оборачиваюсь. Она хмурится. Знаю, что смотрю жестко, без улыбки, выражение лица ничего хорошего не предвещает.

— Это бред, Аня. Бред сумасшедшего человека. Ты понимаешь, что если тебя сейчас кто-то послушает со стороны, то вызовет ребят из психушки. И будут правы. Ты думай головой, что говоришь? Какая подмена? Ребенок умер, Аня! Умер! — мне хочется схватить ее за плечи и хорошенько стряхнуть, вдруг получится полностью выбить дурь из головы.

Смотрит на меня сначала недоверчиво, потом уже отшатывается, обхватывает себя руками, словно замерзла.

— Ты мне не веришь?

— Нет. И любой человек со здоровой психикой тебе не поверит.

— Но это правда. Я уверена, что у него мой сын. Уверена, что как только возьму его на руки, сразу почувствую между нами ту самую связь, которая существует между матерью и ребенком.

— Аня, молчи уже, — обхватываю себя за голову, прикрываю глаза. Слышу всхлип и сильнее зажмуриваюсь. Я бы и сам рад поверить в этот бред, но, увы, такого не будет в нашей жизни. Я сам лично забирал из роддома тело ребенка, сам лично с друзьями отвозил его на кладбище. Ни о какой подмене не может быть и речи. Просто нужно принять мысль, что так бывает, что не всегда недоношенные детки выживают.

— Ты меня не любишь, — горько выпаливает Аня, заставляя меня открыть глаза. — Если бы любил, ты меня поддержал.

— В чем? В этой бредовой идеи? Да ты понимаешь, что любой тест на ДНК покажет твою не правоту, — с жалостью смотрю на съежившую девушку. Она сейчас напоминает мне кинутого на произвол судьбы котенка, который может только жалобно мяукать и беспомощно озираться по сторонам.

Что-то внутри у меня надламывается, я сокращаю между нами расстояние и притягиваю ее к себе. Утыкается мне в грудь, слегла дрожит. Некоторое время стоим, не двигаясь. Вдвоем одновременно вздрагиваем, когда слышим хлопок входной двери и громкий голос матери:

— Я вернулась.