Адам остался доволен и мной, и моими дарами, а я был несказанно рад, что выбрался, наконец, из самозаточения, обретя верных и преданных друзей, друзей, которые очень быстро осознали, кто я в этом мире.

Жизнь моя в те времена, была похожа на радужный сон, и казалось, счастью не будет конца. Я радовался будто полоумный, когда Мариамна, наконец, разродилась румяным, здоровеньким мальчиком. Суетился вокруг первой семьи моего молодого мира, словно сам был отцом (хотя в некотором роде так и было), бесконечно совершенствовал быт молодых, обучая и наставляя Адама и Мариамну. Я обрел, наконец, истинную семью, семью, которой у меня никогда прежде не было.

Время летело, словно выпущенная из арбалета стрела. Сын Мариамны уже начал делать первые шаги, Адам научился обрабатывать землю и приручил-таки тимурина. Лишь моя Лара не менялась, она была все такой же страстной, вечно чем-то увлеченной и сумасбродной. Самозабвенно и эгоистично я наслаждался ее пылкостью и необузданностью, но любвеобильная вакханка моя никак не могла заменить Мари. Я знал, что нельзя излечится от одиночества с помощью Лариных ласк, это гнетущее чувство было следствием утраченной связи с Мари, и ни одна женщина не способна была исправить этого. Кто мог заполнить сосуд моего сердца, если он и так был переполнен Марией?

Попавшийся однажды в ловушку минутного помешательства я осознавал теперь все последствия. Начало происходить то, что должно было рано или поздно случиться — я пресытился томной, горячей мечтой юности. Не потому что она оказалась недостаточно хороша, но потому что я был непозволительно жесток, изваяв ее в угоду своим низменным желаниям.

Как любой еще живой человек, и тем более как человек, постоянно раскачивающий энергетические волны в процессе творчества, я нуждался в утолении некоторых желаний. А как мужчина, заигравшийся в Бога, я мог себе позволить эти желания реализовывать, закрыв глаза на моральную сторону вопроса. Я не мог только одного — вернуть ту, которая заставляла мое сердце замирать, ту, к которой я тянулся не только телом, но и душою, ту, что по-прежнему владела моим сердцем.

Лара видела, как я постепенно отстраняюсь, чувствовала, что не дает мне нечто очень важное для меня, но что именно понять не могла. А все от того, что я не вложил в нее этого в процессе создания, я был одержим иными, более тривиальными целями.

Гордая и своенравная женщина ходила теперь за мной тенью, выпрашивая любовные подачки. А когда я уже не мог пересилить себя, чтобы дать ей желаемое, сбежал на граничные земли, проведать крылатых ящер. Когда же я вернулся в заброшенный дом, нашел ее совершенно ошалевшую от одиночества.

— Ты больше не хочешь свою Лару, — кричала она, рвя на себе волосы. — Ты бросил меня одну! Ты не прикасаешься ко мне!

Она ползала за мной по полу, стирая свои колени в кровь, хватала за ноги и рыдала, заламывая руки. Я не мог этого вынести и скрылся в высокой башне. Но она прокралась ко мне и, не желая ничего слушать, попыталась взять желаемое хитростью.

Гибкая и тягучая Лара, списанная со Штуковской Соломеи, несомненно, умела соблазнять. Она извивалась вокруг меня в пылком, неистовом танце, раскручивая бедрами пространство и заворачивая его обратно гибкими руками. Она напевала что-то волнующее своим хрипловатым, грудным голосом и теребила меня. Но когда ее попытки разгорячить меня не возымели желаемого результата, Лара предприняла последний коварный прием. Распластавшись у моих ног прямо на полу она с неистовым самозабвением принялась ласкать себя, настойчиво призывая меня смотреть.

В этот момент мне сделаюсь ужасно гадко и стыдно. Я ненавидел себя за то, что потакая своей прихоти, создал это создание таким необузданным, и что я не наделил Лару чем-либо кроме гипертрофированной похоти. Моя самобытная вакханка, безусловно, любила меня, так как умела, а точнее, так как я ее научил. Но это была не та любовь, которую я хотел воспевать в Варгааре и в других мирах.

Я хотел сбежать от этого унижения с помощью своего заветного карандаша, но оказалось, что он остался внизу вместе с накидкой, что она стащила с меня, когда я только появился. И тогда я понял, что должен попытаться что-то исправить, просто обязан показать Ларе другую любовь — настоящую.

Я не мог ей дать то, что принадлежало Мари, но мог, подарить возможность, познать иную радость. И я подарил, осознанно, прекрасно понимая все последствия и желая в этот момент лишь одного: дать Ларе шанс, ощутить нечто неподдельное, настоящее, касающееся лишь души.

Я склонился над ней, вздрагивающей и стонущей, увлекшейся своим занятием, и, казалось, уже позабывшей обо мне, и накрыл ее собой, яростно вонзаясь в размякшую и доведенную до нестерпимого жара плоть.

Лара закричала так громко, что чуть было, не оглушила меня. Но я не обращал сейчас внимания на ее прихоти, я был занят исключительно практической стороной дела, двигался почти машинально, думая лишь о том, чтобы это поскорее закончилось. Но все нарастающее отвращение к моему творению и страх, оттягивали этот момент. Я вколачивался в Лару уже с каким-то яростным остервенением, я проявлял несвойственную мне грубость, хватая ее за волосы, я даже не обратил внимания, когда она захлебнулась криком, свидетельствующим о том, что я перешел границы. Остановился я лишь тогда, когда мое семя излилось в плодородную, ничего не подозревающую почву.

Я грубо отпихнул истрепанную женщину, словно нечто осквернившее меня, прекрасно понимая, что в действительности сам себя осквернил, еще когда создал ее такую. Она же неуклюже отползла подальше и, уставившись на меня ошалевшими глазами, спросила:

— Виктор, ты зол на меня?

— Я зол на себя, Лара, извини, иди спать.

— Лара извинит, Лара так любит Виктора, что извинит ему все.

— Я надеюсь, Лара, что в будущем ты полюбишь еще кое-кого, и полюбишь не так как своего Виктора, а по-настоящему.

— Но я люблю только тебя! Кого же еще я могу полюбить, если кроме тебя никого нет? Тимурина или морского змея, а может гарпана?

— Иди спать Лара, настанет время, когда ты все поймешь, а сейчас я не смогу тебе объяснить, как бы ни старался.

Я держал мою ненасытную Лару подальше от Мариамны и Адама, опасаясь того, что она разрушит тот маленький кусочек идиллии, что все-таки утвердился на этой земле, и опасался не зря.

Когда Мариамна обеременела во второй раз, ошалевший от счастья отец стал охотиться с еще большим рвением, стараясь прокормить свою семью. Я тоже был слишком озабочен Мариамной и ее первенцем и последние недели проводил все время с ними. Лару же по-прежнему занимали лишь плотские радости. Оставшись одна, она не находила себе места и бродила в поисках меня по лесам и степям, пока однажды не наткнулась на ставящего силки Адама.

Даже если бы Адам не был высоким, красивым, излучающим силу мужчиной, Лара все равно очаровалась бы им, просто потому что он был тем, кто по ее мнению, призван дарить наслаждение.