– Вы хотите сказать, что я могу бороться за «Глоток Короля»?

– Разве не к этому вы стремитесь? – презрительно бросил он. – Пробиться в высшие ранги Двора? И быть трансмутированной любым способом, что и продемонстрировала ваша интрижка с подозрительным вампиром?

Я старалась сохранить невозмутимое лицо, всеми силами подавляя нервный смешок облегчения, вырывавшийся из груди.

– Сделаю все возможное, чтобы стать достойной королевской милости.

– Конечно, конечно. Только оставьте свои уловки для других простачков. – Монфокон громко фыркнул, махнув рукой. – Давайте проясним одну вещь, Гастефриш. Вы – высокомерная карьеристка. И мне определенно не нравитесь. Покиньте кабинет и возвращайтесь на урок.

Я встала, чтобы уйти. Взгляд невольно остановился на отвратительных руках, законсервированных в формалине. Я вспомнила о зловещей репутации предков месье де Монфокона. О династии палачей на жаловании у Вампирии…

Под накладным париком взгляд директора пронзил меня.

– Вас интересует моя коллекция лап упырей?

– Лап упырей? – задохнулась я.

Как и стригои, упыри – еще один вид тварей, порожденных Тьмой, в существование которых я не верила. Легенда гласила, что эти существа-каннибалы с наступлением ночи приходят на кладбища в поисках человеческих останков…

– В Оверни не было упырей.

Главный Конюший презрительно усмехнулся:

– Конечно, не было. Ваша безлюдная деревушка не может привлечь подобных падальщиков. Но в Версале и в Париже они водятся в изобилии. Настоящие паразиты. Кладбища и братские могилы переполнены ими.

Загипнотизированная тварями в банках, я вспомнила об отшельнике из «Гранд Экюри». Даже почувствовала трупный холод, исходящий от его тела. Не такой резкий, как у вампиров, но достаточно сильный, чтобы напомнить о присутствии Тьмы. Очевидно, и он – подобная тварь? Упырь?

И все же его рука была человеческой, хоть и покрытой шрамами. Ничего общего с уродливыми, деформированными конечностями в банках.

– Похоже, вас завораживает все гнусное, – сухо проскрипел директор, выводя меня из задумчивости. – Головы, выставленные на воротах в вашу честь, должно быть, привели вас в восторг. Но представление окончено. Сегодня утром я просил убрать их. А теперь оставьте меня.

Монфокон погрузился в документы, не удостоив меня взглядом.

Я шла по коридору на урок «Куртуазного искусства», размышляя о бесконечных нераскрытых тайнах «Гранд Экюри».

Неужели Главный Конюший и правда просил убрать головы средь бела дня? Или он солгал?

Знал ли директор об отшельнике, обитающем в стенах его школы?

И кто это существо?

Кто?

ПОИСКИ СВЕДЕНИЙ ОБ ОТШЕЛЬНИКЕ из «Гранд Экюри» в последующие дни не принесли результата.

После странного эпизода с отрубленными головами он не подавал признаков жизни. А суматошный темп занятий в школе не оставлял мне свободного времени, чтобы гоняться за химерой.

В глазах воспитанников и учителей «новенькая» перестала быть таковой. Все поняли, что отныне школа – мой дом. Сама Эленаис, похоже, решила игнорировать меня, словно я часть мебели, и сосредоточилась на занятиях, чтобы вести честную борьбу за «Глоток Короля».

Мне с каждым днем все лучше и лучше удавалась роль провинциальной баронессы, ее образ мыслей и прошлое, которое я придумала, основываясь на сведениях о настоящей Диане де Гастефриш.

Жанна и Диана – два имени, созвучных, как две стороны одной медали: аверс и реверс. Днем существовал только аверс: маска, за которой скрывалась настоящая я. Но ночью, за плотным балдахином кровати, вдали от чужих глаз, появлялась оборотная сторона – реверс. Девушка, чье имя нельзя было произносить вслух: Жанна.

В безмолвных карманных часах, навсегда остановившихся на 7:38, как мамино сердце, переставшее биться, выгравирован девиз: СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ. Я выбрала смерть. Потому что свобода не имела смысла в опустевшем мире, без родных. Потому что смерть – это цена за убийство главной причины их раннего ухода: Нетленного.

Одержимая безумной идеей, я с головой ушла в занятия, с легкостью справляясь с заданиями мадам де Шантильи и шевалье де Сен-Лу. Большинство знатных пансионеров принимали жителей деревень за неграмотных крестьян. Но те знания, которые я получила от родителей, позволяли затмить дворян в искусстве светской беседы. На уроках боевых искусств еще предстояло поучиться правильному обращению с мечом и шпагой. Хотя долгие часы охоты в лесах отточили навыки воина, а годы практики стрельбы из рогатки помогали точно прицеливаться из ружья.

Искусство верховой езды, напротив, давалось нелегко, хотя Тайфун стал удивительно смирным и выполнял команды с поражающей всех покорностью. Но на сольных демонстрациях выездки, когда на манеже оставались только я и конь, Главный Конюший осыпал меня бранью, критикуя все: манеру хвататься за гриву, способы управления и никуда не годную посадку. Я безропотно сносила все оскорбления, пытаясь выудить из них крупицы золота. Ведь в конце октября участники состязаний должны исполнить Карусель: идеально слаженный конный балет…

И только уроки куртуазного искусства вызывали наибольшие затруднения. Я сходила с ума, запоминая безумные традиции и ужасные обычаи Двора. Постоянно путалась в выборе столовых приборов, ошибалась в рангах. Реверансы выходили либо слишком низкими, либо слишком быстрыми. Словом, от моих манер лицо Барвока постоянно морщилось.

К счастью, рядом была Наоко, которая прекрасно преуспела в этой области. Она давала советы, подробно разбирала ошибки, помогала их исправить.

На людях подруга обращалась ко мне, как к Диане. И только по вечерам, когда мы вдвоем запирались в умывальне, чтобы подготовиться к ужину, называла меня Жанной. Вдалеке от посторонних ушей, под журчание открытых кранов, мы перешептывались, поверяя друг другу секреты своей жизни.

Закрепляя волосы в шиньон, Наоко рассказывала о своей родной стране и ее странных обычаях. По словам подруги, императорский Двор Японии такой же жестокий и кодицифированный, как и версальский. В свою очередь, пока она делала мне прическу, я описывала жизнь в Оверни: скуку однообразных дней, радость прогулок по лесу. Ссоры с матерью, которые теперь казались ничтожными.

– Не могу поверить, что мои родители тайно занимались алхимией, – призналась я однажды вечером.

– Алхимия распространена гораздо больше, чем можно подумать, несмотря на ее официальный запрет. Врачи императора Японии увлечены этим так же, как и врачи Факультета на Западе.

Я внимательно посмотрела на подругу:

– Что такое алхимия?

– Манипуляции с жидкостями, – ответила Наоко, понизив голос, хотя мы уже и так перешли на шепот.

– Жидкости? Ты имеешь в виду те четыре, что циркулируют в теле живых организмов: флегма, кровь и желчь – черная и желтая?