– С пансионером. Это был кадет. Кабальеро Рафаэль де Монтесуэно. И то была лишь одна из их многочисленных ночных встреч в конюшне.

У меня перехватило дыхание. В сердце консервативной школы кипели нешуточные человеческие страсти. Если в «Гранд Экюри» в тени патриархального Двора, помешанного на этикете, отношения между юношами и девушками были под запретом, то не смею представить, какое осуждение может вызвать роман между любовниками одного пола.

– Конечно, я никому не говорила. Я умею хранить чужие секреты. В любом случае, Сурадж положил конец этой запретной любви, когда поступил на службу к Королю, повинуясь пожеланиям махараджи. Судьба юноши больше не принадлежит ему: Нетленный сам принимает решение о браке своих оруженосцев. Несомненно, он отправит Сураджа обратно в Индию, чтобы представлять интересы Франции. Если только доблестный оруженосец не погибнет при исполнении служебных обязанностей… Ходят слухи, что после года, проведенного при Дворе, он просится в самые опасные места. Будто нарочно ищет смерти.

Я задумалась. Рассказ Наоко пролил новый свет на печаль в глазах Рафаэля, когда тот говорил о воронах, прилетающих в Версаль из далекой Индии. А его вечные черные одежды? Полагаю, это не просто дань испанской моде, это траур по любви, которую он оплакивал.

* * *

За ужином, словно подслушав наш разговор с Наоко, судьба вновь посадила меня за столик с Тристаном и Рафаэлем. Во время нашей первой беседы молодой испанец с самого начала показался дружелюбным, хотя и немного закрытым. Теперь мне известен его секрет. От этого юноша стал ближе. Он так же, как и я, вынужден играть свою роль. Я бы хотела поговорить с ним, рассказать про брата и про его запретную любовь…

На протяжении всего ужина Рафаэль молчал, погруженный в свои мысли, хмурил брови, без аппетита ковырялся в тарелке. Возможно, его взволновала перспектива снова увидеть Сураджа. Впервые за прошедший год.

Тристан компенсировал молчание соседа добродушной беседой. Я неоднократно проявляла знаки симпатии к молодому человеку, чтобы поощрить его чувства ко мне. Наше общение крайне полезно мне. Юноша – источник важной информации. Он делился всем, что происходило в мужском крыле.

– Я слышал, ты снова блистала на уроках искусства светской беседы, – заметил он, отодвигая тарелку с десертом (я, конечно, разрешила ему обращаться на «ты»). Рад, что не придется тягаться с тобой в остроумии. Иначе бы проиграл.

– Наверное, поэтому мне судьбой предначертано трансмутироваться в вампира, раз у меня такой язвительный ум, – поддразнила я его. – Зато Сен-Лу поделилась с нами, что тебе удалось обезвредить троих нападавших одним ударом. Впечатляет!

Лазурные глаза юноши заблестели чуть ярче от моего расчетливого комплимента. Хотя Тристан справедливо заслужил его. Он так же, как и я среди девушек, выбился в лидеры среди юношей.

Это тем более забавно, что Двор вызывал отвращение у нас обоих. Тристан решился принять участие в борьбе за «Глоток Короля», только чтобы порадовать маму, главу семейства. Такую же властную женщину, какой была моя собственная мать.

– Возможно, у меня есть шанс, – скромно признался Ля Ронсьер. – За исключением верховой езды, где гордый кабальеро[26] опережает всех нас. Испанцы – мастера выездки лошадей, это общеизвестно. А Рафаэль просто великолепен!

Он легонько толкнул локтем своего соседа, но тот никак не отреагировал. Для Рафаэля «Глоток Короля» – это не гонка за наградами: это последняя попытка удержать потерянную любовь…

– Представь, если 31 октября тебя и меня объявят оруженосцами? Из нас получилась бы отличная команда. Было бы здорово!

– Здорово – хорошее слово! – сказала я, притворно похлопав ресницами.

…и еще лучше, мой мальчик: если я увижу, как голова Короля Тьмы покатится по земле после того, как я вырву его сердце и перережу шею!

Словно заставляя замолчать мои кощунственные мысли, колокольни Версаля забили громкий набат, возвещая о наступлении ночи и начале безраздельной власти вампиров.

– Дамы и господа, пришло время! – объявила мадам Тереза. – Оденьтесь потеплее и следуйте за мной и генералом во двор. Пожалуйста, организованно и тихо.

Я набросила меховое манто из гардероба, предоставленного Королем для воспитанниц. Оно очень теплое, а потому во дворе я дрожала не от свежести ночного воздуха, а от чувства вины за то, что укрыла спину годовым доходом какой-нибудь бедной семьи фермеров из моей деревни.

На булыжной мостовой, освещенной факелами, нас ожидали две темные фигуры, слившиеся с ночью.

Мускулистый Сурадж де Джайпур в двухслойном нагруднике из темно-охристой кожи. Он возвышался среди остальных. Тюрбан венчал его величественную голову. Рядом с ним молодая брюнетка: Люкрес дю Кревкёр. Под сливовым платьем, подбитым норкой, угадывались изгибы атлетического тела.

Оба всего на год старше нас, но излучали невероятную ауру авторитета, которая не соответствовала их юному возрасту. Не смею представить, какие ужасы пришлось им пережить за одиннадцать месяцев службы у Короля…

– Добро пожаловать, бывшие ученики школы! – приветствовал их Барвок.

Он попытался склонить голову, но ему помешал шейный корсет. Хотел поклониться, но железные ноги, жесткие, как колья, не позволили сделать это. При каждом неудачном движении я не могла отделаться от мыслей о стригоях, доведших генерала до такого состояния, и о Факультете, взявшем несчастного на починку.

– Хм… Спасибо, что почтили школу своим присутствием, – произнес учитель, с трудом выпрямляясь. Лицо его раскраснелось от жалких потуг. Он осмотрел новичков с гордостью, как будто выбирал лучших солдат для войск. – Вы, мадемуазель дю Кревкёр, этим летом по приказу Короля посетили Нормандию с батальоном. Как я слышал, вам было поручено подавить восстание крестьян.

– Рыбаков, генерал, – отозвалась черноволосая девушка голосом чистым, как ледяной цвет ее глаз. – Эти трусы осмелились протестовать против габеля – налога на соль. Они утверждали, что соль нужна им для сохранения рыбы в течение долгих зимних месяцев, когда нет возможности ловить рыбу.

– Протесты – отвратительные манеры, – возмутился старый вояка.

– Мы их заставили пересмотреть взгляды с помощью бича… и когтей, – с гордостью заключила девушка, окидывая нас испепеляющим взглядом.

Она подняла правую руку. На мгновение показалось, что у нее такой же металлический протез, как у Барвока. Оказалось, что это искусно выполненная железная перчатка, удлиняющая каждый палец крючковатым шипом – когтем. Я поняла, почему Наоко назвала Люкрес «кровожадной фурией», по имени древних богинь мести, наполовину женщин, наполовину хищниц.

– Я сама сыпала драгоценную соль на их открытые раны! – рассмеялась она.

Возмущенная такой откровенной жестокостью, я сжала кулаки в карманах манто. Барвок обратился к Сураджу: