– Ее звали Алтынгуль, – кивнул Алексей, – я знаю.

– Ну вот, потому-то дедушка, который был очень богатым человеком, все, что имел, завещал младшему сыну. А богат он был не только деньгами, но и родственными связями, знакомством с первыми людьми республики…

– Между прочим, Алтынгуль была русской, и звали ее Алла. Маджид Нариманович помог ей исправить запись в паспорте. Я это от него самого слышал.

– Вот и хорошо, раз так. Я вообще-то с Маджидом Наримановичем мало знакома. Когда училась в Петербурге, пришло известие, что мой папа умер, и ко мне в общежитие приехал Маджид Нариманович. Посмотрел, как я живу, сказал, чтобы училась дальше, дал немного денег, пригласил в гости. И я приехала к нему на каникулы. Он привез меня в свой большой дом, очень хорошо ко мне относился и даже спрашивал, не хочу ли я быть в таком доме хозяйкой. А зимой опять прилетел в Петербург. Пришел в общагу и сказал, что за мое образование платить больше не будет. Я ответила, что сама постараюсь найти деньги на учебу. Но дядя приказал возвращаться в Узбекистан, потому что я должна рассчитаться за все, что он сделал для меня. А когда я оказалась в его доме, то…

Лариса замолчала.

– То он хотел сделать вас своей наложницей? – догадался Верещагин.

– Нет, предложил мне выйти за него замуж. Я сказала, что это невозможно, потому что являюсь его племянницей, мы близкие родственники. Но Маджид Нариманович настаивал, говорил, что история знает множество примеров, когда и более близкородственные браки совершались, а потомство было здоровое, потому что ничего особенного в таких браках нет. К тому же никто и не узнает о нашем кровном родстве. Он даже сделал мне новый паспорт, по которому я теперь не Лариса Бачиева, а Шарофат Хафизова. А сам все упрашивал, старался понравиться мне.

– Юнус знает, что вы его двоюродная сестра?

– Конечно. Он тоже мне предлагал выйти за него. И про страсть отца ко мне ему известно. Юнус обещал со стариком разобраться, а меня сделать самой счастливой и самой богатой на Востоке. Но я ему ответила так же, как и Маджиду Наримановичу, – что люблю другого.

– Только оба не поверили, разумеется.

– Наоборот, поверили, потому что знают: я не вру никогда. Юнус вообще взбесился и допытывался, кого я люблю.

– Придумали бы кого-нибудь.

– А мне не надо придумывать… Я вас люблю.

Верещагин замолчал, пораженный. Признание девушки не просто удивило его – он понял, что услышал сейчас то, о чем думал давно, мечтал, может быть, но не мог надеяться. И даже сейчас, оказавшись в таких ужасных условиях, в таком бедственном положении, когда не осталось почти никаких сил на эмоции, боялся признаться себе в этом. Он был рад тому, что было между ними, принимал то, что ощущал, за дружбу: дружбу двух людей, попавших в одинаковую опасность – ведь у них обоих не много было надежд на изменение своей участи. Хотя до сегодняшнего дня надежды еще были, что кто-то сможет им помочь, а теперь стало ясно: надеяться остается только на самих себя.

– Что теперь будет? – спросил Алексей.

– Не знаю, – тяжело вздохнула Лариса. – Юнус сейчас увлечен вашей женой, но скоро Регина ему надоест, и он придумает что-нибудь, избавится от нее. И тогда приедет за мной. Или пришлет кого-нибудь. А я, как только выберусь отсюда, постараюсь помочь и вам, и всем остальным. Если у меня не окажется под рукой телефона, если меня будут держать взаперти, я попрошу девочек обратиться в прокуратуру или куда там надо.

– Я дам телефон своих родителей. Можно позвонить им и рассказать, где я и что со мной…

Они сидели очень близко, почти соприкасаясь головами, переговаривались шепотом, но все равно уверенности в том, что их никто не слышит, не было.

– Интересно, что Юнус сказал Регине обо мне? – задумался Верещагин.

– Какая разница? Жена ведь не бросилась вас искать, продолжает жить все в том же доме… Я слышала, как Матрос об этом сказал.

– Ну и пусть живет там дальше, – шепнул Алексей, перед тем как прикоснуться губами к щеке Ларисы.

Прошло еще несколько дней.

Как-то под вечер на машине с водой и продуктами привезли трех убитых сайгаков. Матрос сам стал разделывать туши. Он обнажился до пояса, орудовал топором и весь был забрызган кровью. В какой-то момент обернулся и увидел, что одна из собак, самая крупная из всех, оттащив в сторону сайгачью лопатку, уминает ее. Матрос подскочил так быстро, что собака не успела даже понять, какая опасность ей грозит. Охранник ударил ее обухом топора по хребту, потом еще несколько раз. Собака взвизгивала, но подняться уже не могла. Матрос забрал полуобглоданную лопатку и вернулся к тушам. Но потом, решив, что недостаточно наказал воровку, воткнул топор в колоду, поднял с земли суковатую дубину, подошел к несчастному животному и продолжил его избивать.

Когда народ вернулся к бараку, лохматая собака пятнистого черно-белого окраса была уже на последнем издыхании. Мимо проходили люди, а пес смотрел на их ноги равнодушно, дыша часто и хрипло. Лариса подошла к нему, опустилась рядом на корточки и жалостливо погладила, но тут же отдернула руку – ладонь вся была в крови.

– А ну отойди от нее! – крикнул Матрос. – А то и с тобой сейчас то же самое сделаю.

Лариса почти ничего не ела за ужином. Миску с рисом и кусочками сайгачьего мяса она отнесла побитой собаке, но та даже не посмотрела на еду.

– Ей уже ничего не надо, – объяснил подошедший Сергей Николаевич, – псина знает, что ей уже нельзя помочь.

Собака оставалась лежать, когда люди стали укладываться на нары с наступлением сумерек. Мимо нее прошли сытые узбеки-охранники и увели двух девчонок и новенькую женщину с дочкой, которые брели за мучителями безропотно и обреченно. Остальные сделали вид, что ничего особенного не происходит. К Верещагину подсел худосочный лысый мужчина, которого все называли Доцентом.

– Жалко животное, – вздохнул он. – А с другой стороны, если бы кто задумал смыться отсюда, собака бы его не пожалела. Но человек тем и отличается от зверя, что ему дано чувство сострадания, а поведение животных обусловлено рефлексами. В Коране сказано: «Достоин осуждения человек, который держит в доме собаку не для охоты. Коснувшись собаки, он должен семь раз вымыть после этого руки и один раз обязательно с песком». Если бы мусульманин избил пса, я бы понял, но Матрос – русский. И он должен хоть что-то чувствовать…

– Ничего он не должен, – не согласился Верещагин. – Потому что в большей степени зверь, чем эта несчастная собака. И потом, вам не все равно, кто издевается над вами – русский или мусульманин? Неужели вы и в самом деле считаете, что христиане добрее, милосерднее тех, кто исповедует ислам?

– И вы не правы, – поддержала его Лариса, – в Коране нет такого айята.

– А вы все суры хорошо знаете? – спросил Доцент.

– Да, знаю, и очень хорошо, – сказала девушка, поднимаясь.