Странным показалась вся эта невиданная дотоле обстановка малороссиянам. Многие, конечно, радовались — имя гетмана имело для них все же что-то магическое. Старые казаки только, вздыхая, покачивали головами и чуяли, что настали другие времена, что прошла невозвратно пора Сагайдачного и Хмельницкого, при избрании которых и на ум никому не приходили все эти процессии, возвышения, обтянутые сукном, и богатые кареты, заложенные цугом, те простые, но веселые времена, когда громада казаков собиралась на площади и шапками забрасывала любимого избранника.

Влияние Бестужева на дела государственные все усиливалось. Крайне пронырливый и подозрительный, неуживчивый и часто мелочный, он в то же время был тверд и непоколебим в своих убеждениях. Враг непримиримый, он был, однако, другом друзей своих, и тогда их покидал, когда они сами изменяли ему. С необыкновенным искусством умел он действовать даже через своих недругов, и долгое время Шуваловы служили его целям.

Замечательно, что на стороне своей он имел честнейших людей того времени; так, барон Иван Антонович Черкасов, кабинет-секретарь государыни, человек суровый и упрямый, но любивший порядок и справедливость, был его лучшим другом. Главной силой Бестужева была тесная связь его с Алексеем Григорьевичем Разумовским. Значение Алексея Петровича еще более возвысилось со времени женитьбы его сына на молодой графине Разумовской. Императрица поставила Бестужева на такую близкую ногу, что не проходило почти вечера без приглашения его на маленькие вечеринки, и Елизавета Петровна дозволила ему говорить все, что он хочет. Эта «молодая графиня Разумовская», титулованная так и в камер-фурьерских журналах, была родная племянница Алексея и Кирилла Разумовских, дочь их покойного брата Данилы, Авдотья Даниловна, фрейлина императрицы.

18 декабря 1747 года, в день своего рождения, Елизавета Петровна обручила сына камергера, камер-юнкера графа Андрея Алексеевича, с фрейлиной Разумовской во время бала и в присутствии всех чужестранных министров и знатнейших особ обоего пола. Брак, совершенный 5 мая 1747 года, был несчастный. У молодых с первых же дней брака стали происходить домашние ссоры. Молодая графиня грозилась пожаловаться государыне и своему старшему брату, обещалась обратить свое замужество в унижение великого канцлера и его семейства, настолько, насколько она до сих пор служила к их возвышению. В конце 1747 года графиня Авдотья Даниловна поехала с мужем в Вену, куда молодой Бестужев был отправлен с поздравлением по случаю рождения эрцгерцога Леопольда.

Мария-Терезия, нуждаясь в союзе с Россией и знавшая, что Бестужев и Разумовский были сторонниками венского кабинета, осыпала любезностями графиню Бестужеву. Жила она недолго: беспутный муж скоро вогнал ее в могилу. Горячий сторонник союза с Англией, где он провел свою молодость, и с Австрией, дружественные отношения к которой были еще завещаны Петром Великим, Алексей Петрович Бестужев не мог равнодушно думать о Пруссии и Франции. Он знал, сколько денег потратили и Фридрих Великий, и версальский кабинет на то, чтобы его свергнуть, и направил все усилия к тому, чтобы окончательно уничтожить влияние этих двух держав в Петербурге. Он перехватил депеши приятеля Лестока — де Шетарди, полные дурных отзывов о Елизавете Петровне, и добился того, что французский посланник был со срамом выгнан из России.

Один враг был сломлен, но за Пруссию стоял еще граф Лесток, которому государыня была многим обязана, но которого терпеть не мог граф Алексей Григорьевич и который сам открытым презрением ко всему русскому, бестактным поведением и необдуманными словами приготовил себе погибель. 22 декабря 1747 года Лестока схватили, допрашивали, пытали и сослали сперва в Углич, а потом в Устюг Великий.

Другие враги Бестужева, Шуваловы и Воронцов, держались благодаря своим женам, но трепетали перед всемогущим канцлером. Великий князь, о котором Бестужев отзывался с величайшим презрением, лишенный своей голштинской свиты, которую канцлер выгнал без всяких церемоний из России, и великая княгиня, на которую он смотрел как на малозначащую девочку, окруженные соглядатаями, не могли ни двинуться, ни вымолвить слова без его ведома.

Вскоре после ссылки Лестока двор снова переехал в Москву. Там государыня обедала и ужинала у Разумовского, в Горенках, а 17 марта в селе Петровском было обеденное кушанье для тезоименитства его сиятельства графа Алексея Григорьевича; кушала ее императорское величество и их высочества и первого и второго класса обоего пола персоны. Палили из пушек при питии здоровьев. Вслед за двором приехал в Москву и граф Кирилл Григорьевич.

Вообще, когда двор покидал Петербург, то северная столица обращалась в совершенную пустыню. Не видно было более карет, и улицы зарастали травою.

В это пребывание в Москве Елизавета Петровна очень серьезно заболела. У нее сделались страшные спазмы, от которых она лишилась чувств и жизнь ее была в опасности. Придворные страшно переполошились, но болезнь хранилась под величайшим секретом. Даже великий князь и великая княгиня узнали о ней только случайно.

«Целую ночь, — пишет Линар, датский посланник, хорошо знакомый с тем, что делалось при дворе, так как он был принят как свой у Бестужевых, — были собрания и переговоры, на которых, между прочим, решено было главными министрами и военными властями, что, как скоро государыня скончается, великого князя и великую княгиню возьмут под стражу и императором провозгласят Иоанна Антоновича. Число лиц, замешанных в это дело, очень велико, но до сих пор никто друг друга не выдавал. Я подозреваю многих в том, что они принимали участие в заговоре, особенно же имеющих причины опасаться великого князя и весьма естественно ожидающих более милостей от принца, который всем им будет обязан».

Этим показанием объясняется начало совещаний Бестужева и Апраксина у Чеглоковых, о которых упоминает Екатерина II в своих воспоминаниях. Вероятно, и Алексей Григорьевич знал об этих планах. Ему, как истинно русскому человеку, не раз приходилось внутренне вздыхать ввиду иностранных замашек и вкусов наследника престола.

Опасения катастрофы, однако, исчезли, государыня скоро поправилась. Впрочем, как мы уже сказали, об ее болезни знали лишь самые приближенные лица. Всякий спрос о здравии императрицы мог бы любопытного привести прямо в Тайную канцелярию.

Елизавета Петровна вскоре переехала в Перово, к Алексею Григорьевичу Разумовскому. Туда приглашен был и великий князь с великой княгиней. Каждый день бывали в Перове охоты, и мужчины возвращались домой поздно, усталые и нелюбезные, так, что дамам приходилось искать развлечения в себе самих. Государыня ежедневно принимала участие в охоте.

Великая княгиня усердно принялась за чтение, что составило исключение при дворе, где редко кто брался за книгу. Обер-гофмейстерина Чеглокова, состоявшая при Екатерине, горько жаловалась на скуку. Не с кем было поиграть в карты, до которых она была страстная охотница, да к тому же ее муж, которого она страшно ревновала, совсем отбился от рук. Благодаря подаренной ему собаке Цирцее он участвовал в каждой охоте и сделался предметом постоянных насмешек и шуток всей перовской компании. Его уверяли, что собака его не упускала ни одного зайца, и тщеславный Чеглоков был в восторге.