Однажды провели «генеральную репетицию» повешения доктора Пияде. Все заключенные, которые держались на ногах, были построены на «апелплаце». Двое охранников привели нашего спасителя к виселице с руками, связанными за спиной. Он поднялся на скамеечку, а палач стоял рядом в ожидании. Хотя мы знали, что это всего лишь репетиция, всех нас охватил ужас. Доктор Юнг произнес речь:

– Скоро здесь будет висеть этот собачий доктор, а весь лагерь будет отправлен в тартарары, если в срок не остановит болезнь, которая вылупилась из ваших грязных тел.

Его слова переводил один фольксдойче, немец из Баната, а Юнг продолжал:

– Мы не позволим вашему сброду встать на пути исторического преобразования мира, аморального, безбожного и нерадивого. Великий фюрер послан Богом, чтобы спасти наш мир, и ничто не остановит его на этом пути.

При упоминании фюрера эсэсовцы подняли руки с возгласом «хайль Гитлер!». Затем Юнг дал знак палачу, и тот накинул петлю на шею доктора Пияде. Осталось только выбить скамейку у него из-под ног, чтобы его тело закачалось на виселице. Но он был все так же спокоен, тверд и непоколебим, как скала. Его фигура под виселицей в этот момент казалась величественной. На апелплаце воцарилась тишина. Неужели они действительно сейчас его повесят? От них всего можно ожидать. Тут Юнг закричал:

– Милость Третьего рейха не знает границ! Мы делаем все, чтобы спасти ваши ничтожные, паршивые жизни и сделать из вас настоящих людей, трудолюбивых, порядочных и набожных.

После этого он приказал палачу снять петлю с шеи доктора, и мы облегченно вздохнули. Борьба с тифом ожесточилась. Мы падали от усталости, обессиленные. Мы знали, что перед нами стоит непробиваемая стена, которую мы должны пробить, – стена смерти. Победа дается ценою жизни, и многие ее уже заплатили.

Мы работали практически голыми, так как отдали одежду на пропарку и дезинфекцию. На себе имели только какую-нибудь тряпку, обернутую вокруг пояса. К счастью, сентябрь выдался теплым. Тела умерших мы подбирали, грузили на машины, и их куда-то отвозили, наверное, в ущелья в предгорьях Авалы. Трупы были синими, с раздутыми животами. Среди них были и мои земляки из Драгачева.

Тогда умерли Янко Ечменица из Живицы, Милован Ружичич из Горачичей, Василие Джуровлевич из Граба, Дмитар Буйошевич из Бели-Камена. Других я не помню.

Через семь-восемь дней забрезжила победа, болезнь под нашим напором потихоньку отступала. Уменьшилось число умерших и вновь заболевших. Это вливало в наши сердца надежду, у нас выросли крылья и появились новые силы. Мы работали, как одержимые, надо было добить раненое чудовище, размозжить ему голову, разорвать пасть.

Нет, я в это не верю. Думаю, им невыгодно было, чтобы мы проиграли. Новый контингент мучеников ждал перед воротами лагеря, а их не могли принять, пока не обуздают болезнь. Что касается нас, заключенных, им было все равно, убить ли нас всех сразу или убивать постепенно, не торопясь, поэтапно.

Нам были готовы даже продлить срок на несколько дней, так как убедились, что мы добьемся поставленной цели. Наша борьба затянулась еще на пятнадцать дней, после чего доктор Юнг провозгласил, что опасность миновала, во всяком случае на данный момент. У нас получилось, благодаря Божьей помощи.

Конечно, главным в нашей борьбе был доктор Пияде. Но почти сразу после этого он скоропостижно скончался. Сердце не выдержало, когда он узнал, что в Яинцах расстреляли его жену и сына. И хотя он не был христианином, мы ему тайно устроили поминовение. Когда в помещении не было старосты, люди под моим руководством молились за его благородную душу Те немногие, которые вернулись домой из Баницы, должны только его благодарить.

В первую ночь после его смерти, около полуночи, когда мы были уверены, что нас никто не услышит, мы начали молебен. Я попросил, чтобы все сто заключенных в нашем четвертом номере, лежа на нарах, повторяли мои слова. Поскольку доктор Пияде был евреем, свой крест при обряде я не использовал. Шепот сотни человек заполнял просторное помещение. Мы молили Бога отправить душу нашего спасителя к праведникам и простить ему земные грехи, которые, конечно же, были у него, как у любого смертного. Люди повторяли за мной:

И тут случилось недоброе. В помещение неслышно вошел Крюгер с нашим старостой и двумя эсэсовцами. Крюгер сразу же взбесился и заорал: «Хватит!» Его голос, как острый нож, пресек нашу молитву. Он велел всем нам выйти наружу. Пока мы выбегали, нас жестоко били. Особенно старались надзиратели Лале и Белич, которые тут же подоспели. Нас построили перед бараком, и Крюгер, с бичом в одной руке и с парабеллумом в другой, прохаживался перед строем, в ярости раздавая пощечины. Когда закончил с этим, спросил:

– Кому предназначалась эта молитва и кто все это организовал?

Все молчали.

– Вы будете отвечать, или я вас всех прикажу расстрелять за нарушение лагерного режима?

Он подошел к Станое Капларевичу из Милатовича, вероятно из-за того, что он был старше других, и сказал ему:

– Эй, ты! Ты старый человек, должен быть мудрым. Не хочешь нам все рассказать?

– Мне нечего вам сказать, – процедил сквозь зубы Станое.

– Нечего?! – заорал Крюгер. – Тогда выйди из строя!

Тот вышел вперед, и Крюгер приказал раздеть его догола. Станое стоял в чем мать родила. От него остались кожа да кости, а лет ему было где-то за шестьдесят.

– Так кто все это организовал? – снова спросил Крюгер.

– Не знаю, – отвечал Станое.

– Сейчас ты все скажешь, – выпучив глаза, он начал хлестать его бичом изо всех сил. От жестоких ударов старческое тело превратилось в синюю окровавленную массу и рухнуло на землю.

Кровь прилила к моей голове, я не выдержал и сделал шаг к палачу:

– Я все организовал.

– Могу спросить, с какой целью?

– Чтобы отдать дань уважения человеку, который спас нас от страшной болезни, доктору Пияде.

– Так, значит. Во славу этого еврейского пса вы превратили лагерь в богомолье?!

– Богомолья в этом злом мире никогда не будет слишком много, – отвечал я ему.

– В злом мире? И кто же его сделал таким?

– Злые люди, – отвечал я.

– И кто же эти злые люди, хотелось бы знать?

– Их везде полно, они работают против Бога.

– Кого ты, поп, из себя изображаешь? Спасителя этого сброда, который не дает миру стать лучше, или обычного комедианта?

Я уже говорил, доктор, что Крюгер хорошо говорил по-сербски, поэтому нам был не нужен переводчик. От моих слов он впал в ярость и начал нещадно меня охаживать кнутом. Я свалился на землю, а он дал знак продолжать избиение. Я потерял сознание и не знаю, как долго длилась экзекуция.