Мы не двигались с места в течение получаса или сорока пяти минут: Роджер был полностью поглощен своим занятием, а я пыталась остановить снижающийся адреналин, чтобы не заснуть. Все это время он продолжал бормотать, достаточно громко, чтобы я могла вычленить из непрерывного потока звуков отдельные слова. Пару раз я едва не отключилась. Веки тяжелели, глаза закрывались, и на секунду я погружалась в дрему; затем голова начинала клониться вниз, и я резко выныривала в реальность. Мне следовало вернуться в постель. Роджеру не угрожала никакая опасность, он не мог себе навредить – он справился с подъемом по лестнице, – и днем у меня будет полно времени, чтобы выяснить, что привлекло интерес его лунатизма. Но я беспокоилась. Мне было любопытно, и любопытство не отпускало меня обратно в спальню. Наблюдая за Роджером в таком состоянии… Я будто смотрела в окно его души или… На самом деле казалось, что его подсознание решило выйти на поверхность и прогуляться. А Дом… Комнаты Дома перевоплотились из комнат в знаки, и каждый из них приобрел новый уровень значения.

Наконец, когда небо за окном начало светать, Роджер покинул кабинет и вернулся в кровать. Спустя несколько секунд после того, как его голова коснулась подушки, он глубоко сопел. Я проводила его до кровати, а затем бросилась обратно к лестнице. Войдя в кабинет, я нащупала выключатель лампы. Яркий свет заставил меня заморгать, и я подошла к тому месту, где стоял Роджер. Идущая от двери стена была оклеена картами: восемь небольших – каждая из которых размером с альбомный лист, – склеенных по краям, формирующих карту большего размера. На отдельных картах были изображены улицы, здания и даже деревья, они были исписаны заметками Роджера уже знакомыми мне разноцветными цветами и другим письмом, похожим на математические символы: число «пи», дельта и тому подобное. Это была карта площади в Кабуле. На ней Роджер нарисовал такой же красный круг, как и на столе, который охватывал почти все маленькие карты и который был обрамлен со всех сторон еще бо́льшим, по сравнению с другими картами, количеством заметок. Вот на что смотрел Роджер; однако, как только я подошла ближе, я приметила кое-что еще: внутри красного круга появился блеск. Я подступила вплотную. Блестело зеркало: маленькое, треугольное зеркало, которое обычно идет в комплекте с набором для бритья. Оно было приклеено в центр красного круга, и в нем смотрящий мог видеть свое отражение. Рядом с зеркалом и внутри круга не было никаких надписей, только пустое пространство, обрывающееся серебристой плоскостью. Я с тревогой смотрела на него. Я не знала, что все это из себя представляло, но уловила отличие от обычных попыток Роджера понять обстоятельства смерти Теда. В чем заключалось это отличие, я сказать не могла, и, проведя еще пять минут, уставившись на эту… диаграмму, я с уверенностью могла сказать, что проведи я в этой комнате хоть час, все равно не смогу ни на шаг приблизиться к пониманию значимости увиденного. Если я хотела разгадать эту загадку, мне придется просить объяснений у Роджера.

Что я и сделала, заставив себя встать с кровати через несколько часов после его подъема. Дождавшись, пока мы сядем за кухонный стол с кофе и хлопьями, и прежде, чем Роджер успел приняться за чтение выпуска «Таймс», я завела разговор:

– Знаешь, сегодня ночью ты ходил во сне.

Я слишком устала, чтобы начинать издалека.

– Прости, пожалуйста, что ты сказала? – переспросил Роджер.

– Ты ходил во сне, – повторила я, – где-то в три часа ночи.

– Быть не может, – сказал Роджер, откладывая газету.

– Может. Ты разбудил меня, когда встал с кровати. Сначала ты зашел в старую спальню Теда, а потом поднялся в свой кабинет. Потом ты спустился обратно и лег спать.

– Ты следила за мной.

– Я должна была убедиться, что ты не расшибешься.

– Почему ты меня не разбудила?

– Насколько мне известно, – объяснила я, – нельзя будить лунатиков.

– Разве это не миф?

– Я не хотела действовать на авось.

– И что же я творил?

– Таращился. На стену в комнате Теда. В своем кабинете ты около часа разглядывал карту у двери. Ту, к которой приклеил зеркало.

Роджер хмыкнул.

– Ты что-нибудь из этого помнишь?

– Абсолютно ничего.

– Я взглянула на эту карту, – сказала я, – после того, как ты уснул. Какой в ней смысл, дорогой?

Роджер отправил в рот ложку хлопьев.

– Эта карта, – прожевав, ответил он, – представляет итог моих усилий по сбору и упорядочиванию событий, окружающих смерть Теда. До мельчайших деталей. Она отражает мои попытки связать все известные мне факты друг с другом.

– А все эти математические символы?

– Помимо рассмотрения произошедшего в историческом – вернее, нарративном аспекте, – я пытался взглянуть на него с позиций математики: вычислить траектории полета пуль, скорость задействованного оружия, количество высвобожденной энергии. Это еще один способ разобраться в обстоятельствах дела.

– Ладно, – сказала я. – А зачем тебе зеркало?

Он знал, что я не оставлю эту деталь без внимания, но все равно покраснел.

– Не знаю.

– Что не знаешь?

– Не знаю, почему был вынужден поместить зеркало на карту. Причины этого остаются для меня довольно туманными.

На этот раз хмыкнула я.

– Где ты его нашел?

– В коробке с вещами Теда, – ответил Роджер. – На его четырнадцатый день рождения я подарил ему бритвенный набор. К тому времени он уже несколько месяцев использовал электрическую бритву, но я вообразил, что должен продолжить семейную традицию Кройдонов. В день, когда мне стукнуло четырнадцать, отец подарил мне кружку и щетку для бритья, – так же, как и его отец. Этот подарок был редким проявлением его добродушия. В соответствии с традицией, я преподнес Теду набор из кружки, щетки, фигурного мыла, бритвы с упаковкой лезвий и компактного зеркала. Он был не в восторге от подарка. Как только я упомянул, что у меня для него есть кое-что еще, он оживился и проследовал за мной в ванную комнату, но разочарование выступило на его лице сразу же, как только я сказал, что собираюсь учить его пользоваться подаренным набором.

Это, мягко говоря, было ошибкой. Тед отказывался держать бритву как следует, поэтому нанес себе десяток порезов на шее и подбородке. Некоторые из них были довольно глубокими. Кровь была повсюду: на рубашке, в раковине, в кружке, на зеркале. В попытках остановить кровотечение я испортил одно из любимых Джоан полотенец для рук. Когда худшее было позади, Тед удалился из ванной, оставив меня оттирать брызги с раковины, кружки и зеркала. Я оставил набор в его комнате, но он демонстративно пользовался только электрической бритвой.

Этот подарок я обнаружил, когда искал фотографии Теда. Честно сказать, не знаю, как он оказался в моем распоряжении. Я принес его в дом, потому что, – голос Роджера дрогнул, – потому что Тед однажды к нему прикоснулся. Я держал набор в кабинете, в одном из ящиков стола. Время от времени я доставал его, вертел кружку в руках, проводил щеткой по ладони, пускал солнечных зайчиков зеркалом.