– Мне совсем не страшно. Расскажи. Пожалуйста. Пожалуйста.

– Хорошо.

Она точно знала, что я была напугана до чертиков. Наверное, она поняла, что если не предложит моему воображению конкретный образ, то оно может разыграться не на шутку. Она начала рассказ.

– Когда я была в твоем возрасте, я тоже очень любила свою бабушку. Мой папа отправился на небеса, и бабуля Джейн – так я ее называла – часто приходила и помогала нам. Мы были хорошими подружками. А потом, когда я выросла, бабуля Джейн тяжело заболела и тоже отправилась на небеса.

– Она умерла?

– Да, родная, она умерла. Я была очень расстроена, когда ее не стало, и, боюсь, начала себя очень плохо вести.

Тогда для меня сочетание «бабуля» и «плохо себя вести» было оксюмороном. Я спросила:

– А что ты делала?

– Я не слушала маму, – сказала она, – я хлопала дверями, бегала по дому, не говорила «пожалуйста» или «спасибо». Я вела себя очень некрасиво. Но однажды я натворила что-то очень плохое, и в наказание меня оставили без ужина и отправили в мою комнату. Я кричала, визжала, прыгала на кровати и разбрасывала игрушки по комнате.

– Бабуля, – удивилась я.

– Да-да, – ответила она. – На комоде стояла фотография бабули Джейн. На ней она была еще молодой. Фотография была старая, в тяжелой рамке из металла, который выглядит как серебро, но зовется оловом. Я все хулиганила, как вдруг фотография начала трястись – сначала тихонько, а затем все сильнее. Фотография тряслась, ходуном ходила по моему комоду и громко бряцала.

– И что ты сделала?

– Я закричала, – ответила бабуля и засмеялась. Мне это показалось странным. – Я закричала, и упала обратно на кровать, и смотрела, как тряслась фотография, а потом – бах! – она упала с комода. Тогда-то я ее и увидела. Я заглянула в зеркало и увидела там свою бабулю: она стояла позади меня, в своем любимом платье. Она была очень недовольна. Стоило только взглянуть на ее выражение лица, как было понятно, как сильно я ее огорчила. Я повернулась к ней…

– И? – Я задержала дыхание.

– За мной никого не было. Она явилась на мгновение, отчитав меня за спущенные носки и плохое поведение. С того дня я перестала быть плохой.

– И ты больше никогда не видела свою бабулю? – спросила я.

– Больше никогда, – ответила она. – И за всю свою жизнь я больше никогда не встречалась с призраками, но тогда – я видела ее. Твоя двоюродная бабушка Элеонор – младшая сестра твоей бабули – говорила, что видела бабулю Джейн несколько раз. Но не волнуйся, родная. К тебе никакие призраки не придут.

– Но к тебе же пришли, – сказала я.

– Да, но я очень плохо себя вела. А ты – хорошая девочка.

– А двоюродная бабушка Элеонор была хорошей девочкой?

Бабуля улыбнулась.

– Какой она только не была. Не волнуйся о ней.

Вот и вся история. До всего, что происходило со мной и Роджером, я никогда не встречалась с мало-мальски сверхъестественным, а уж тем более не видела и не чувствовала призраков. В Пенроуз я слышала парочку страшных историй. Одна студентка с Лонг-Айленда рассказывала о про́клятом палаточном лагере. Вожатые лагеря убили отдыхающих, пока те спали. Но мы слушали эту историю в два часа ночи, пока пили и пытались друг друга напугать. И та история… Она была простой. Кажется, если рано утром проехать мимо определенного места на дороге, ведущей к лагерю, то машина обязательно заглохнет. Ехать надо было без четверти пять, – тогда, когда, согласно легенде, и произошли убийства. Что бы ты ни делал, машина не будет заводиться десять минут – ровно столько, сколько потребовалось вожатым, чтобы убить всех детей. А если выйдешь из машины, чтобы проверить двигатель, то на двери обнаружишь крошечные отпечатки рук детей. Но что случается дальше – никто не знает, поскольку живых свидетелей не осталось.

Я никогда не верила в правдивость этой истории. Отпечатки рук – неплохая деталь, но когда я спросила у девушки, если так все и было, то кто же рассказал эту историю, – я подошла к ней несколько дней спустя, когда нас перестало мучить похмелье, – она с оскорбленным видом удалилась, что я восприняла как молчаливое доказательство того, что историю она выдумала. Я несколько раз слышала, как она повторяла эту страшилку на вечеринках, и, хотя подробности отличались постоянством, я уже отнесла ее к категории «выдумка». Потом я уже не была так уверена, и задавалась вопросом, а не ушла ли она потому, что я поставила под сомнение ее честность. Мои слова не всегда соответствуют хорошим побуждениям.

К чему я веду: эти истории, и им аналогичные, – они как шаблоны. Почти все истории о привидениях делятся на две категории: либо это единичное и относительно четко различимое видение и/или происшествие, либо же это неоднократно повторяющееся столкновение. Как движение фотографии и призрак бабули моей бабули, который одним взглядом приказал ей привести себя в порядок, или же сотая машина, которая останавливается в определенном месте в определенное время, чтобы на ней появились отпечатки детских ладошек. Я понимаю, что для паранормального по определению не существует правил и принципов. Но я никогда не слышала историй, похожих на нашу с Роджером.

Случившееся с нами не вписывается ни в одну существующую модель сверхъестественного. Было, однако, еще кое-что: моя бабушка связывала появление призрака с тем, хорошо или плохо ты себя ведешь. Да, знаю, это была уловка, чтобы приструнить меня – ох и получилось же у нее; ни один ребенок в мире не был таким послушным и покорным, – но, в то же время, история бабули придала этой связи определенный вес. И был Роджер, который отверг своего единственного сына, тем самым, как он сам признался, совершив плохой поступок. Возможно, я начиталась Готорна, но с каждым днем я все больше убеждалась, что происходящее с нами являлось следствием… совершенного греха, как сказал бы Готорн, и тогда я была склонна с ним согласиться. Слова Роджера… Его проклятие что-то нарушило… Я не знаю, как объяснить. Оно нарушило ход вещей, серьезно нарушило, и нам пришлось за это расплачиваться. Он потребовал крови, и ему оставалось лишь ждать, пока ее поднесут: горячую, в чаше с зазубренными краями.

Я только что поняла, что все это звучит как магическое мышление. Так бы сказала доктор Хокинс, я уверена. Тем вечером, когда мы убрали посуду, перешли в гостиную и включили телевизор, мне пришла одна забавная мысль: я только что вернулась с приема у психиатра и не только поддерживаю Роджера в его фантазиях, но еще и подливаю масла в огонь. А что еще мне оставалось делать? Умела бы я врать – а я не умела, – разве хватило бы у меня времени оправиться от увиденного за кухонным окном, изобрести убедительную ложь, чтобы обмануть Роджера? Если бы заключение доктора Хокинс имело хоть каплю смысла, наверное, я бы попыталась. Но то, что я сказала правду, стало доказательством того, что я решила следовать за мужем, куда бы нас это, в итоге, ни привело.

* * *

Следующая неделя прошла в беспокойном ожидании. Мало того, что Дом продолжал ощущаться покалываниями на коже и был готов в любой момент рвануть со всей силы, теперь он грозился стать порталом в другое измерение, в увиденное мною ранее место. Три-четыре дня я замечала что-то краем глаза: оно стояло в стороне, карабкалось по лестнице или мелькало за окном. Каждый раз я подпрыгивала от неожиданности и, естественно, когда я резко оборачивалась, чтобы посмотреть, то ничего уже и в помине не было. Роджера я держала в курсе событий, но эти неожиданные явления были обязаны своим существованием скорее стрессу, чем сверхъестественному, поскольку я не чувствовала изменений в Доме во время их появления и после исчезновения.