черепа, а потом, возможно еще живых, предать огню – мог только немилосердный человек. Под такое описание вполне подходил Василий Хрипунов. Конечно же, его девиантное поведение еще не признак того, что убийства совершил именно он, но будет весьма логичным, если сигнал о его возможном участии в преступлениях будет проверен милицией!

Отринув наконец последние сомнения, Николай Олегович поднялся, вышел из кабинета в пустынный коридор и направился прямо в ближайшее отделение милиции, находившееся в конце улицы. Никогда прежде ему не приходилось бывать в подобных учреждениях, но наверняка там имеется человек, который подскажет ему, с кем следует переговорить.

– Любезнейший, вы не посоветуете, куда мне следует обратиться…

– А что именно вы хотели? – спросил дежурный лейтенант, с интересом посматривая на чудаковатого посетителя с седой бородкой.

– Дело в том, что у меня есть некоторые подозрения по поводу одного человека. Мне кажется, что он совершает убийства.

– Убийства? – насторожился лейтенант. – Вы как-то это сами наблюдали?

– Не то чтобы наблюдал… Это больше мои умозаключения, но он вполне мог эти убийства совершить. Не подскажете, с кем мне следует переговорить?

– О каких именно убийствах вы говорите?

– Например, об убийстве профессора Манцевича и его сестры. Ну знаете, тот сгоревший дом на улице Калинина.

– Как вас зовут?

– Николай Олегович Усачев.

– У вас имеется при себе паспорт?

– Разумеется.

– Дайте мне его, пожалуйста.

Взяв паспорт, дежурный его полистал, что-то записал в своей большой тетради и вернул документ.

– Подождите минуту, – сказал лейтенант. Подняв трубку, он набрал номер телефона и громко заговорил: – Товарищ майор, ко мне пришел человек, который утверждает, что, возможно, знает, кто убил Манцевичей… Есть! – Положив трубку, сказал: – Проходите в четвертый кабинет, это вторая дверь направо. Вас ждут.

Отыскав нужную дверь, Николай Олегович неуверенно постучался.

– Можно? – спросил он, приоткрыв дверь.

– Я начальник уголовного розыска района майор Синицын, – представился светловолосый, немногим за сорок, офицер милиции. – Что вы хотели рассказать по делу об убийстве семьи Манцевич? Вы видели преступника?

– Ну как вам сказать… Не совсем чтобы видел. Я врач-невролог. Если говорить по-простому, в двух словах, то я занимаюсь диагностикой и лечением болезней, связанных с нервной системой. Пытаюсь понять причину нарушения нервной системы, оцениваю степень ее повреждения, после чего занимаюсь ее лечением.

– Вы сообщили, что можете сказать, кто убил Манцевичей. Я вас слушаю.

– Я не утверждаю, что именно этот человек убил Манцевичей, просто у меня имеются на его счет очень большие подозрения.

– И на чем основаны ваши подозрения?

– Дело в том, что этот человек – мой пациент. Я наблюдаю за течением его болезни. Он страдает девиантным поведением, которое возникло в результате контузии. Сейчас он проходит курс лечения… Я прописал ему курс лечения, назначил некоторые препараты, которые должны бы улучшить его состояние. Однако я вижу лишь ухудшение, что может сопровождаться повышенной агрессией, в результате которой этот человек способен пойти даже на убийство.

– Но вы же ничего не видели, это только ваши предположения. Знаете, сколько с войны пришло контуженых… Меня и самого контузило под Варшавой, однако никто из нас не думает, чтобы кого-то убить.

– Этот человек был склонен к противоправным действиям изначально, а контузия лишь подтолкнула его сделать в этом направлении еще один шаг. И я очень опасаюсь, что этот шаг стал для него роковым…

Лоб Синицына резанула поперечная складка. Его полноватое лицо выражало озабоченность.

– Я думал, что у вас нечто большее, чем простые предположения, – разочарованно проговорил он. – Ну хорошо, напишите имя человека, подозреваемого в убийстве. Мы проверим.

– Может, вы и правы, не стоило мне заявляться с моими преждевременными предположениями. – Лицо доктора выражало крайнюю степень смущения. Не такого он ожидал приема. Поднявшись, Николай Олегович добавил: – Знаете, я назову вам его имя после того, когда буду полностью уверен в своих подозрениях. А сейчас мне нужно идти.

– В какой больнице вы работаете? Давайте я запишу, – майор Синицын взял простой карандаш.

– В Первой городской клинической больнице Казанского медицинского института.

– Это Шамовская, что ли? – уточнил майор.

– Именно так.

Попрощавшись, Николай Олегович вышел из кабинета, испытав при этом значительное облегчение. «Кто знает, может быть, Хрипунов действительно не преступник, чего же наговаривать на невиновного человека?»

* * *

Летний теплый дождь тонкими струйками кромсал пространство настоявшейся духоты. Но его хватило ненадолго. Через каких-то несколько минут осадки иссякли, оставив после себя мелкие лужицы.

Василий Хрипунов вышел из здания больницы и свернул за угол, откуда можно было удобно наблюдать за входом. Первая городская больница, построенная сорок лет тому назад на средства купца первой гильдии Якова Филипповича Шамова, располагалась в Осокиной роще, в нагорной части Казани, на самом ее гребне, с которого хорошо просматривалась большая часть города. Само здание также выглядело впечатляющим. Сложенное из красного кирпича, с главным фасадом, обращенным к югу, с пилястрами на высоту цокольного и первого этажей и со стилизованными карнизами, в ясные солнечные дни оно выглядело особенно рельефным.

Минут через десять из главного входа вышел доктор Усачев, держа в руке кожаный саквояж, прошел через нарядные кирпичные ворота и заторопился в сторону улицы Калинина, располагавшейся на спуске. Хрипунов держался на значительном расстоянии, стараясь не привлекать к себе внимание доктора. Без спешки доктор спустился к основанию горы, где находился обгорелый дом Манцевичей, точнее, то, что от него осталось: обугленные балки, растрескавшиеся кирпичи, фрагменты сгоревшей мебели, какие-то металлические предметы, не представляющие ценности…

Неожиданно Николай Олегович остановился у пожарища. Долго взирал на разрушенный дом, а потом, перешагивая через обгорелые доски, зашагал к самому центру пепелища, привлекая внимание прохожих. Доктор что-то высматривал в углях, металлическим прутком стал разгребать пепел, потом поднял с земли какой-то предмет и долго его разглядывал. Невыразительное лицо с седой бородкой на узком лице выражало неподдельное страдание. Что же могло его связывать с этим домом? Аккуратно положил этот предмет на почерневшую печь и зашагал дальше.

Стараясь не попадать в поле зрения доктора, Хрипунов последовал за ним. Состоявшийся разговор с доктором оставил неприятный осадок. Неожиданно лепила[6] вдруг заговорил о погибших Манцевичах, как если бы проник в его мысли и стал подозревать своего пациента в содеянном. Василию стоило большого труда сохранить былую безмятежность. Вот только поверил ли в нее лепила, вот в чем вопрос. Даже тон его разговора значительно изменился, стал суше и грубее, да и смотреть на него он стал как-то иначе.

Неожиданно Николай Олегович остановился посредине тротуара, а потом повернул к стоящему рядом зданию и вошел в полуоткрытую дверь отделения милиции. Вот это расклад! Что же