– Хочу, чтобы они умерли в муках!

– Кто? Все они? Коди тоже?

– При чем тут Коди? Он всего-навсего парень. К тому же футболист. Что с него взять?.. Нет, Рейчел и Гэрмони.

Ори кивнула. За все время нашей дружбы она пережила множество моих истерик, причиной которых были эти двое. Она давно перестала их оправдывать, выдумывать им детские травмы, из-за которых они вели себя как последние дряни, чтобы придать им хотя бы получеловеческий облик. Обычно она молча слушала мою ругань. Но в тот вечер она стала задавать вопросы.

Помню розовое покрывало на кровати, розовые занавески. Помню, как я сползла с кровати на розовый пушистый ковер, и на меня вновь нахлынула тяжесть, как после того когда Коди, Рейчел и Гэрмони ушли из репетиционного зала, захлопнули за собой дверь и погасили свет. Такая свинцовая тяжесть, которую нельзя испытывать танцовщикам.

Ори сползла ко мне, села рядом, поджав ноги, и взяла меня за руку.

– Ты думаешь, они что-то сделают с этими фотографиями?

– Конечно, сделают! Не знаю точно, что именно, но сделают наверняка.

– А почему ты пошла с этим Коди? Я даже не знала, что он тебе нравится.

– У тебя есть Майлз.

– И что с того?

– И ничего!

Я сжала кулаки. Рейчел и Гэрмони не шли из головы.

– Хочу пытать их раскаленным утюгом! Отрезать им уши и послать по почте маме с папой! Отпилить ступни, и пусть танцуют всю ночь! Повесить и смотреть, как они задыхаются, и делать фотки!

– Ладно, ты напилась.

Она не понимала. Конечно, ее ведь они не трогали. Не следили за ней с телефоном в руках, чтобы застать в неподходящий момент. Не звали мешком с дерьмом и троллихой, не говорили, что она танцует как корова на льду. Никогда не окунали в унитаз ее рюкзак, не посыпали сбритыми лобковыми волосами блеск для губ. Не говорили, что ее и на пушечный выстрел не подпустят к труппе нью-йоркского балета, а они, может быть, помашут ручкой со сцены, если, конечно, вспомнят о ней, когда станут знаменитыми.

– Взять бы его…

Я вынула из рюкзака канцелярский нож, которым подрезала пуанты, и взмахнула им в воздухе. Однако нож был острый, а колпачок потерялся, так что я сунула его обратно от греха подальше, забыв, что хотела сказать.

Ори притихла – никогда ее такой не видела – и смотрела на меня широко распахнутыми глазами.

– И что? Почему ты его в ящик не положишь? Спрячь куда-нибудь.

– Лица им порежу, вот что! – Я сбавила тон, потому что вдруг испугалась самой себя.

Остаток вечера мы так и пролежали на плюшевом ковре. Я говорила гадости, Ори слушала. Мы даже не стали прятать остатки «Бакарди». Вряд ли родители поднялись бы наверх, чтобы проверить. чем мы заняты.

И тут о стекло звякнул камушек с посыпанной гравием садовой дорожки. Я закатила глаза, но подняться не рискнула – слишком много рома плескалось внутри.

– Пойду скажу, чтобы он домой шел. – Ори встала, дыхнула в ладошку проверить, сильно ли от нее пахнет алкоголем, и открыла окно.

Я слышала, как она шикнула на Майлза, а он что-то прошептал ей в ответ. Меня тошнило от всех этих телячьих нежностей. Он не сказал ей «До скорого!», не оставил одну в темной комнате, скрюченной на полу. Майлз с Ори встречались уже полгода. И занимались сексом. И он не бросил ее после этого. Наоборот, признался, что любит, хотя она не смогла сказать то же в ответ.

Я снова стала думать о спектакле и о том, что произошло. Не знаю, что задело меня больше. То, что мисс Уиллоу сочла меня недостойной нормальной роли, или то, что эти трое со мной сотворили. Да, и Коди тоже. Они сплавились в моем воспаленном мозгу так, что не разделить. Мне просто хотелось быть для кого-то важной. Иметь значение. Чтобы от меня не могли отвести глаз, любовались изгибами моего тела, смотрели сияющим взглядом.

Как Майлз смотрел на Ори.

Я закрыла глаза. Комната поплыла. Перед мысленным взором предстали картины будущего, о котором я страстно мечтала, – я прима-балерина, меня обожают режиссеры и хореографы. Затем картины сменяются. Передо мной плывут сцены жестокой расправы.

Конечно же, я на такое не способна. Наутро мне станет легче. Мы с Ори знаем – в запале можно наговорить что угодно. Но мы не дряни и не дуры.

«Жар-птица» – просто сказка.

История такова: в волшебном саду томится в плену прекрасная Жар-птица с огненными перьями, что светятся, как луна. Хозяин сада, Кощей Бессмертный, не отпускает ее на волю. Но однажды мимо проходил Иван-царевич. Он увидел прекрасную птицу и решил заполучить ее. Иван-царевич перелез через ограду и побежал за Жар-птицей. Когда он поймал ее, та умоляла ее отпустить – она прожила в том саду всю свою жизнь. Однако он не слушает, и ей приходится откупиться.

Жар-птица дает Иван-царевичу огненное перо и говорит, что прилетит по первому его зову.

Потом Иван-царевич влюбляется в Царевну Красу Ненаглядную и вынужден бороться за нее с Кощеем. Он достает перо и зовет на помощь Жар-птицу. Вместе они одолевают Кощея. Вот и сказочке конец, все счастливы, танцуют и смеются. А я все думаю о Жар-птице.

Внимание зрителей, как и все софиты, направлены на счастливую пару – на Царевича с невестой, которые довольные пляшут, обретя счастье. О птице, которая им помогла, забывают. Куда она делась? Улетела на волю или осталась в саду, хотя заколдованные стены пали? Умерла в одиночестве, потому что отдала слишком много перьев, ведь каждый пытался урвать у нее хоть одно, а она была слишком добра, чтобы дать отпор и сказать им: «Идите нахрен, жадные ублюдки»?

Но это просто сказочка, история для сцены.

Потому что, если бы все происходило на самом деле, птица не дала бы себя в обиду. А когда царевич достал бы то перо и призвал ее на помощь, она бы не шелохнулась.

Разве можно винить того, кто ставит свои интересы на первое место?

В балете роль Жар-птицы – серьезное дело. С ней страшно не справиться. У танцовщицы должны быть сильные ноги и отточенные вращения, она должна обладать огромной выносливостью. Эту роль следовало заслужить. Пусть на весеннем спектакле мы ставили не весь балет целиком, всего несколько сцен, но Ори, хотя ей было только пятнадцать, дали ключевую роль.

Мисс Уиллоу велела ей примерить костюм. Она настрого запретила всем шевелиться и даже дышать, когда Ори в нем вышла из гримерки. Кроваво-красная материя и прозрачные вставки на груди были расшиты блесками. Кожа на руках и спине у Ори блестела сама по себе. В жесткую пачку вшили перья, пуанты тоже выкрасили в красный.

Мой костюм был бледным, слегка голубым, цвета облака. Обычная юбка без пышной подкладки. Я, как и остальные девочки, смотрела на Ори в зеркало, и меня будто заворожили острые кроваво-красные складки ее пачки. Я воображала себя на ее месте – яркой, приковывающей взгляд.