Бог войны, говорят, всегда принимает сторону сильнейшегопротивника, и совсем не важно, справедливо ли это в глазах побежденных. Вообщесамое ужасное в войне то, что пока справедливость уравновесит наконец свои весыи злодеи получат по заслугам, число невинных жертв растет неостановимо. И это нетолько люди: военные и мирные, злые и добрые, пожившие и едва глянувшие набелый свет. Вместе с погибшими гибнут плоды их трудов, их настоящее и будущее.Вместе с людьми умирают их чувства, желания, надежды. Разбитые сердца умираютдля счастья.

И что бы ни творилось людьми и среди них с утра до вечера ис вечера до утра в эти летние дни 1812 года на всем протяжении России от Неманаи до Урала, над всем этим главенствовала война; и как ни тщились русские,французы ли думать, будто они сами распоряжаются своими жизнями, однакостаринную поговорку «Человек предполагает, а бог располагает» – ныне следовалобы переделать на новый лад: «Человек предполагает, но располагает – война». Всеподчинялось ее прихотям!

Уж на что далека всегда была Ангелина от забот страны, вкоторой жила, но и ее жизнь переменила война. И каждый день усугублял этиперемены, как если бы время проводило на челе жизни глубокие, необратимыеморщины.

Ангелина заметила, что над ее гладенькой переносицей тожезалегла напряженная морщинка, а кончики пальцев огрубели. Уж, наверное, месяцона постоянно щипала корпию [43]. Теперь этим занимались все дамы и девицы.Особенно забавным казалось Ангелине сравнивать их прежние и теперешниеразговоры, и ежели прежде превосходство одной барышни пред другой было повитоаршинами кружев, украшавших ее наряд, то нынче оно возвышалось на охапкахкорпии: кто больше? Сие нудное и не столь легкое занятие порою становилось нестерпимо.Хотелось бросить все и убежать в тот единственный дом, где всегда весело ибеззаботно, где она была любимой и желанной гостьей, увидеть милых ее душемадам Жизель и Фабьена, однако вовсе не суровая бабушкина приглядка заставлялаАнгелину вновь и вновь трудить свои пальцы, а смутная, потаенная (она почтистыдилась таких мыслей!) надежда: а вдруг именно эта щепоть корпии остановиткровь, льющуюся из ужасной раны на груди сероглазого гусара… как бишь его?Никиты Аргамакова, кажется?..

Впрочем, Ангелина лукавила даже перед собою. Ей вовсе небыло надобности напрягать память, чтобы вспомнить это имя: до двадцати почтилет дожила она с нетронутым сердцем. Образ верного и нежного возлюбленного(некое смешение Дафниса, Тристана, Ромео и кавалера де Грие в одном лице),конечно, иногда тревожил ее душу, и Фабьен показался сперва этому образу вполнесоответствующим. И кто знает, не случись той роковой встречи на волжскомбережку, Ангелина могла бы полюбить пригожего француза лишь в благодарность зато, что он так увлечен ею. Однако теперь… теперь она видела, что Фабьен –милейший и добрейший человек, но бесхарактерный, даeт вертеть собою как угоднои кому угодно, пляшет под любую дудку. Многие девицы желали бы такого супруга,однако в душе у Ангелины (как и у всех женщин их рода!) жила тайная мечта осильном, властном муже, который способен укротить женское своенравие. Она ужеузнала такого мужчину и теперь, вольно или невольно, примеряла всякоговстречного на его манер. Правильнее будет сказать, что Ангелина безотчетноискала во всех встречных черты Никиты Аргамакова, и ежели обратиться квозвышенным сравнениям, то слова Княжнина «воспоминанием живет душа моя» былией весьма близки.

Повторимся, впрочем: мысли и чувства свои Ангелина скрывалаот себя самой, полагая, будто живет как живется… что наяву означало – поддиктовку двух богов: любви и войны.

* * *

Князь и княгиня Измайловы были натурами весьма деятельными,и коли уж судьба, преклонные лета и неумолимая супруга не позволили АлексеюМихайловичу препоясаться на брань за Отечество, то он никак не мог оставатьсяпраздным толкователем военных событий, всякий день посвящая сопоставлению илипротивопоставлению Барклая-де-Толли Кутузову. Пожертвования его нанижегородское ополчение были самыми щедрыми: до тысячи рублей! И это в товремя, когда купцы вносили по сто, двести, триста… Всего, к слову сказать, вНижнем было собрано двадцать тысяч рублей – по тем временам сумма преизрядная.Мужики измайловские, по указке сурового своего князя, ополчались исправно, несмотряна некоторое уныние. В деревнях тяжелая пора, даже когда одного человека из стазабривают в службу, и это в ту пору, когда окончены полевые работы. Что ужговорить о нынешних временах, когда такое множество народу отрывали от земли вразгар страды! Мужики-то не роптали – напротив, говорили, что все они охотнопойдут на француза, и во время такой опасности их вообще всех следовало быставить под ружье. Но бабы их были в отчаянии: стон и вопль стоял наддеревнями, так что многие помещики уезжали из своих вотчин, чтобы не бытьсвидетелями сцен, раздирающих душу. Алексей же Михайлович от горя чужого неотворачивался: почитая себя отцом крестьянушкам своим, вместе со всеми плакалнавзрыд, а потом смехом пытался развеять печаль, уверяя, будто горюют мужики оттого,что свободны они отныне от своего барина – в солдатчине крепостные сразустановились вольными!

Но пусть, говорил он, утешаются хотя бы тем, что ратниковтеперь не бреют, как делалось прежде, когда набирали рекрутов: ведь без бородыу русского мужика, по пословице, не лицо, а… ну, скажем мягко, то, что сзади.

И эти общие с народными слезы барина, и насмешка его надсамим собою (Алексей Михайлович уже лет сорок, со времен плена татарского,бороды не нашивал), его прямота и человечность, вся его сухощавая фигура встаромодном камзоле с кружевными манжетами, закапанными вином и воском, егоседая голова, по-старинному напудренная с примесью хрустального порошка,отважный взор его не потускневших голубых глаз («Различак, плаве различак» [44]– звались когда-то эти очи… о, сколь давно сие было?), звонкий по-молодомуголос – все вселяло надежду и отвагу в сердца ополченцев и ратников. Страннымобразом их князь всегда был потом вместе с ними в сражениях и вел их вместе сих командиром.