Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Гуля сильно обгорела.
— Идите, поешьте, — голос Раисы.
Три свечи. Раненые, старик Назаров, Ганя, мечущаяся от жара Гуля, Марика, время от времени приходящая в сознание… — их восемь человек на грани жизни и смерти.
Плачет Тилин сын. Тонкий звук пробирает насквозь. Он, капающая вода, стоны раненых, нездоровое дыхание спящих, снующие тени… — начало жизни.
— Я вижу, Роберто создаст противоядие, — голос Марики. Она снова закрывает глаза.
— Не волнуйся, мать, — говорит Жора. — Марике и Гане ввели питание. Теперь им нужно долго спать.
Ив подходит к Магдалине.
— Мать, могу помочь с вентиляцией и электричеством. Это решит сразу несколько проблем.
— Разбежался: вентиляция, электричество. До этого ещё далеко, — ворчит Карел. — Начнём проводить электричество, нас откроют! Выжить бы!
— Можно взять из подвалов.
Первый совет из желающих: с каких дел начать завтрашний день.
— Наконец с уроков! — просит Магдалина. — Лера и Коля принесли учебники и тетради.
Из детей на совете один Владим, двенадцатилетний мальчик. Кормилец. Пристроился рядом с ней, прижался к её боку.
— Я учитель истории и литературы, но историю поведёт Марика, — говорит Магдалина. — Виктор — математику, Эдик — географию и биологию. Роза, научишь людей петь?
— Мы вместе с Трошей. Хочешь, Троша?
— Я всегда хочу петь, — смеётся Троша.
Над моргающими, мечущимися язычками свечей — робкие неуверенные улыбки, робкие возражения:
— С уроками не получится. Даже столов нет.
Два часа длится первый совет.
Один отсек — больные. И возле каждого — сиделка. Тиля стирает пот с лица Назарова. Её сын лежит рядом с Назаровым, но он уже улыбается.
Окса ходит за Магдалиной по пятам.
— Мама, на ручки! — ноет она.
— Ну-ка, держи одеяло, мы с тобой сейчас укроем Марику.
— Я сама, да, мама?
Бледные лица, зыбкие тени в зыбком свете, отрепья, лохмотья. Но вон сколько их вместе — лицами друг к другу!
Сон — вполглаза, пока больные забылись.
Ночь, утро неотличимы. Солнце не разбудит.
Жалобный плач ребёнка. И голос Владима:
— Я принёс яйца!
И ещё утро. И ещё.
Через марлю цедится в вёдра вода. Выбирается место для спален и классов, роются ямы для уборных. Дети стругают рубанками доски, помогают сбивать уборные, первые столы и табуретки. Через два дня должны привезти матрацы. Их выложат в сумерки прямо к широкому раструбу в подземелье, и нужно будет очень быстро затащить их внутрь.
Магдалина разносит лампы и свечи по подземелью. Из своих рук кормит детей. Много времени проводит с больными.
Человек, у которого погибли жена и дети, лежит без движения. Несколько раз пыталась заговорить с ним, не отвечает. Ставила около него миску с едой, банку с водой, не ест и не пьёт. Как-то села рядом, положила руку на закаменевшее плечо.
— Легче всего умереть, — говорит она. — Мы и так мало живём. Знаю, нет слов утешения. Я потеряла самого любимого человека в жизни, его расстреляли по приказу Будимирова, он был мне как отец, и он был мой учитель. И я потеряла любимого. Мы не виделись с ним много лет. А несколько дней назад его пытали в тюрьме, выжил или убит, не знаю. Мои мальчики, моя сестра, мой брат могут погибнуть без меня — в любую минуту им отомстят за моё исчезновение. Мы все по одному. Но мы пока живы. И мы люди.
И человек повернулся к Магдалине. Сел. Огромный лоб, влажные глаза, ёжик волос, как у Карела, только более высокий, словно от ужаса волосы встали дыбом.
— Она всё смеялась. Утешала меня. «Вот увидишь, кончится этот кошмар. А пока мы вместе, ничего не страшно». — Голос у него оказался низкий, тихий, мурашки побежали от него по коже. — Она в детстве жила в Индии, занималась йогой. Никогда не болела. И меня, и детей научила всему, что знала сама. Мы могли долго не дышать, умели останавливать сердце. Нам нравилось медитировать. В медитацию уходили из того ада, в который нас погрузил Будимиров, созерцали мир, выдуманный нами: в нём яркие краски, блаженная музыка, святые. Я жизнь посвящу борьбе против Будимирова, создам отряд сопротивления. Противопоставим Будимирову силу много сильнее его силы, потому что мы способны любить. Это моё слово, и ты, мать, слышишь его. За всех нас отомщу. Меня зовут Поль.
Звучат два голоса — Поля и графа:
«Что он сделал с нашей страной?!»
«Ты умный и добрый, сынок!»
Два голоса, словно в объятии, переплелись.
И в языках ламп и свечей смотрит на неё осиротевший Поль. И Будимиров улыбается ей. Улыбка — неумелая. Нет в его лице ни одной морщины от улыбки. «Мы будем с тобой вместе править, и я постараюсь слушать тебя».
— Я слышал Марику. Ты, мать, построишь здесь государство в государстве. А я буду защищать его, всех научу задерживать дыхание, выполнять йоговские асаны… всё, что узнал от жены, отдам! И сам кое-что умею. В детстве был драчун. Но жена восстала против бокса и всяких силовых приёмов, её друг детства научил нас карате. Японская борьба отличается от обычной тем, что каждая клетка работает, и организм быстро и легко реагирует на агрессию. У них — оружие, у нас — умение владеть своим телом.
— Как видишь, с Будимировым это не помогает, — раздался громкий мужской голос.
Желваки заходили по щекам Поля. Какое-то время он молчал, потом с некоторой растяжкой сказал:
— Мы скинем Будимирова. Об этом позабочусь я.
— Поешь, пожалуйста, Поль, и начинай работать. У нас девять мальчиков школьного возраста и тринадцать мужчин.
— А почему девочки не могут участвовать?
Оказывается, люди слушают их разговор.
— И я хочу, мать! — говорит Раиса. — Явились в детский дом, всю мою группу забрали на фабрику, ребятам всего четырнадцать. Не знаю, превратили в роботов или нет.
— Нет пока, — звонко говорит Марика. — Они должны вырасти, иначе проку от них не будет. Но с ними проходит работа.
— Какая? Их, надеюсь, не бьют?
Марика не отвечает.
— А где мой отец, Марика?
— Простите, я не должна ничего говорить. Давайте просто жить. Верьте матери, прошу.
— Значит, нет его больше, да?
— Раиса, я мясо принёс, нашёл железный бачок и решётку. Вот уголь. На первый котёл хватит. Иди, вари суп.
С каким усердием сгребают люди грязь с земли, настилают на неё картон и доски, отмывают кастрюли с помойки, ложки!
Люди обретают имена, прозвища.
Она хочет оказаться сразу во всех точках подземелья. Звучит робкий смех.