И Гарин безнадежно махнул рукой.

Вечером позвонил Эдик:

– Хочешь завтра поехать в Тель-Авив?

– Зачем?

– Как зачем? Потренироваться. Тебе полезно съездить на далекое расстояние.

К этому времени Шура провалил третий экзамен и уже не был так уверен, что умеет водить машину. И действительно, водить он стал хуже. Когда садился за руль, у него учащалось сердцебиение, потели ладони и слегка подташнивало. На сидящего на пассажирском месте, будь то Эдик или экзаменатор, он вообще старался не смотреть.

Эдик раздражался, кричал, а экзаменатор молчал, и это было еще страшнее.

– А во сколько ехать?

– В восемь я у твоего дома.

На шоссе не было пробок, Эдик, как обычно, травил байки, и Шура начал успокаиваться. Поехал быстрее, и тот ничего не сказал, будто даже не заметил. Тель-Авив в целом он знал плохо, за исключением того места, где раньше работал. Когда въехали в город, Эдик начал руководить: здесь направо, там налево. Свернули на маленькую улицу. Машины двигались медленно. Шура разглядывал вывески. Названия улиц, как и всюду в стране, были на двух языках, иврите и английском. Шура для быстроты читал на английском.

– Это что за улица такая?

Эдик вгляделся. Они как раз поворачивали.

– Которая?

– Ну, вот написано: Аба Ебан.

– Ну и чего тебе не нравится?

– Да нет, нормально… А что это значит?

– Что написано, то и значит.

Шура задумался. Он твердо знал, что аба на иврите – отец.

– А что второе слово значит?

Эдик глянул подозрительно:

– А ты сам не знаешь, что оно значит?

Проехали по улице Ибн Гвироль, свернули на бульвар Бен Гуриона. Эдик сказал:

– Сейчас поедем к Дизенгоф-центру.

– А что там?

– Ты что, не знаешь каньон этот?

Каньон Шура знал.

– А что в каньоне?

– Олечку заберем. Помнишь, беленькая такая? С тобой занималась.

Шура брал уроки уже пятый месяц, поэтому знал многих.

– А что она там делает?

Эдик рассмеялся:

– А что там можно делать? Тряпки покупает.

До каньона ехали молча. Вернее, Эдик разговаривал по телефону, а Шура размышлял. Его почему-то никто не забирал, когда он делал покупки. Да и покупок он особо не делал в последнее время. С деньгами стало неважно. Все, что было, уходило на уроки вождения. Когда Эдик закончил говорить, Шура спросил:

– А она сдала?

– Олечка? А как же? Занималась много. Не как ты…

– А зачем ее забирать из каньона?

– Ну, как зачем? Чего не помочь хорошему человеку.

Всю обратную дорогу Олечка показывала покупки. Эдик прикладывал к себе кофточки, шумно восхищался. Шуру вдруг осенило.

– Ебан – это эвэн, камень, значит. В иврите Б и В – одна буква, вот они так и перевели.

Эдик недовольно оторвался от кофточек:

– Б, В. Не о том думаешь. В этом иврите одних букв Х три, и все по-разному пишутся. Не могли другую букву выбрать… А одна, бывает, в К превращается, поди знай когда. Затейники. Ты лучше на дорогу смотри.

Но Шура радовался, что разгадал загадку. Хотя Папа Камень тоже звучало неоднозначно. Надо будет у Риты уточнить. Она в иврите дока.

Когда подъехали к дому, Эдик хлопнул Шуру по плечу. Сказал:

– А ты сегодня молодец. Вот также на экзамене надо. Спокойно, без нервов. Главное, савланут. И все будет хорошо. Ийе бэсэдэр. – Он посмотрел на часы, покачал головой: – Мы с тобой три часа катались. Даже больше. Короче, с тебя за четыре урока.

Шура вытащил деньги и вежливо попрощался с Олечкой.

Целый день возили маму по городу. Вначале долго выбирали занавески, потом толкались на рынке. Когда разгрузили вещи, Рита заторопилась. Сказала, надо срочно статью дописать. Когда уходила, быстро переглянулись. Они заранее договорились, что она приедет прямо к нему, когда он даст сигнал. Вечером, когда уже засыпали, Шура вспомнил:

– Рит, а кто такой Аба Ебан?

Рита понимающе улыбнулась.

На следующее утро Шура не поленился и заглянул в Википедию. Оказалось, что это имя известного дипломата, который поднял престиж Израиля на небывалую высоту. И всего-то. Надо было столько мучиться.

На днях вышел казус. Он побежал к автобусной станции встречать каких-то людей из Челябинска, Гарин умолял встретить, забрать посылку. Что могло быть такого в посылке, чего нет в Израиле, а есть в Челябинске, Гарин мог только предположить, но озвучивать не хотел. Выйдет грубо. Главное, что родственники передали ее с совершенно незнакомыми людьми, так что отправлять их обратно с посылкой неудобно, а Гарин, как назло, уезжал в Тель-Авив. Гонцы задерживались, Шура нервничал, так как Рита оставалась одна у него. И потом он заранее злился на этих людей, так как испытывал давнюю неприязнь к городу Челябинску. Почему-то сейчас это выплыло. Когда-то давно Марина обмолвилась, что тот первый мужчина, которого он всеми силами старался вычеркнуть из памяти, и, кажется, даже преуспел, тоже был из Челябинска. Шура тогда отчетливо осознал, что никогда, ни при каких обстоятельствах, он не будет слушать об этом человеке. Ничего, ни малейшей детали. Это Марина почему-то поняла сразу и навсегда, а все-таки одна деталь осталась. Челябинск.

Когда вернулся с посылкой домой, почувствовал, что что-то произошло. Рита выглядела смущенно и старалась на него не смотреть. Потом сказала:

– Тебе Марина звонила.

Шура даже вначале не понял. Эти две женщины существовали в разных реальностях, и ему никогда не приходило в голову, что они могут говорить друг с другом. Тщательно закупоренный клапан приоткрылся, и оттуда потянуло прошлым. Проснулись тревожность и немедленное желание все расставить по своим местам.

– Телефон так долго звонил, я подумала, твоя мама. Я же не знала…

– А что она сказала?

– Просила, чтобы ты перезвонил.

– Странно.

– Что странно?

– Она никогда не звонит.

Рита усмехнулась и ушла на кухню. Он набрал Маринин номер. Она подошла сразу, и, когда узнала его, голос резко изменился. Стал подчеркнуто деловым. Она даже не поздоровалась. Как будто они продолжили прерванный разговор.

– Гриша летом не приедет.

– Как не приедет?

– Он с ребятами едет на байдарках.

Шура чувствовал, что заводится, и понимал, что этого делать нельзя.

– Я не понимаю. И так уже два раза переносили.