все-таки ужасно жаль тех собак!

— Если б тогда не мучили этих собак, — возразил Рашков, — не бегала бы маленькая Марина на обеих вполне здоровых ножках, и твоя рука…

Да, теперь Герда уже верила. Как же не верить?

Странные, волнующие вещи творились с ее рукой.

Ныне имеется препарат избирательной анестезии, парализующий только болевые нервные окончания. Боли не было. Но что-то чувствовалось там, у плеча. Порой покалывало, порой слегка жгло. Рана не заживала. Мощное воздействие токов ультравысокой частоты бередило клетки, возбуждало их жизнедеятельность. Беспрерывно размножались клетки костной, мышечной, эпителиальной, нервной тканей. Порой вырывалась кровь, ее останавливали.

Герда внимательно посмотрела на забинтованную культю — нет ли кровотечения? Ей строго-настрого велено: если начнет промокать бинт, сейчас же являться к хирургической сестре.

Нет, ничего.

Но так же строго велено не уходить далеко одной. А она, кажется, слишком удалилась от института.

Вздохнув, поворачивает обратно.

О чем вздох?

Не от огорчения же, что прогулка идет к концу?

Нет, конечно. Таких прогулок впереди много. И всего много.

Жизнь впереди. У нее будут две целые живые руки. Она вернется на Венеру. И еще какие-то смутные, неопределенные, но радостные предчувствия…

А рука чувствуется. Не болит, но и не дает забывать о себе, как та, здоровая. Той не замечаешь, пока ею не надо что-нибудь делать, с ней все обычно. А эта в становлении. Она растет.

Герда пока не видит ее роста, но вчера измерительный аппарат показал: на первые доли миллиметра удлинилась кость. И облегающие ее мышцы со всеми атрибутами: нервными стволами, их ответвлениями, сосудами, кожей.

Она тогда спросила Рашкова:

— Что же было с теми собаками?

— Это были первые, но для своего времени изумительные опыты, — сказал он. — Что ж, тогда работали почти наугад, и все же кость удлинялась…

— Как у меня! — воскликнула Герда.

— О нет, далеко еще не так. Теперь процесс идет регулярно и комплексно. И мы можем управлять его ходом. Тогда не знали гормона-стимулятора и выделяющих его желез. Были известны лишь немногие крупные железы внутренней секреции и немногие гормоны. Сейчас мы знаем сотни гормонов. Знаем множество микроскопических желез, рассеянных в разных частях организма. К их числу относятся и железы гормона-стимулятора. Их известно уже несколько сот. Мы умеем усиливать и ослаблять их деятельность, изменять в нужном направлении состав гормона, а также вырабатывать его синтетически.

Тогда шли эмпирическим путем. Раздражали культю — и все. Но это была, пожалуй, гениальная идея. Немного удлинялась кость. Мышцы не нарастали. Сосуды и нервы не удлинялись. Процесс быстро прекращался, и дальнейшим раздражением возобновить его не удавалось.

— Только-то? — удивленно промолвила Герда.

Рашков засмеялся:

— Очень возможно, что так же воскликнул кто-нибудь из присутствовавших при первом полете реактивного самолета в 1928 году. Самолет поднялся на тридцать метров, продержался в воздухе одну минуту и пролетел полтора километра. А теперь ты в ракетном корабле прилетела на Венеру и вернулась обратно. И это далеко не предел…

Он положил свою большую белую руку на ее здоровую ладонь, лежавшую на столе. Герде стало горячо, радостно и неловко. Она было сделала движение убрать свою руку. Нет, не убрала…

— Ну, вот и все, — сказал Рашков. — Не буду рассказывать тебе подробно. Если захочешь, прочтешь. Трудились поколения хирургов и физиологов, накапливали опыт и знания. Твоя рука будет такой же, как была. Впрочем, не совсем такой, ибо ничто в мире не повторяется в точности, кроме разве мельчайших частиц материи. Но ты не почувствуешь различия — оно ничтожно.

Придет время…

Голос его принял мечтательный оттенок.

— …И оно не за горами. Не мы, так следующие поколения врачей. Будем восстанавливать, если понадобится, и внутренние органы: сердце, легкие, печень, почки, железы. Сейчас легкие, почки мы делаем искусственные, а тогда они будут вырастать в организме, как растет твоя рука…

Он убрал свою ладонь, но ощущение чего-то горячего, радостного не покинуло Герду. Наверно, оно и есть источник неопределенного, но сильного предчувствия счастья.

Глава двадцать девятая.

ЗАМКНУТЫЕ КРИВЫЕ

— Итак, тебе хочется побывать в Марсакове? — сказал Рашков Герде через три месяца после ее прибытия в институт.

— Конечно! Но ведь мне запрещено отлучаться… кроме коротких прогулок.

— Да, ты должна быть все время под наблюдением. Мы отправимся вместе.

Накинув поверх одежды теплоизолирующие плащи, они сели в двухместную амфибию — самолет. Вместо того чтобы наметить схему маршрута для автопилота, Рашков взял рукоятку управления.

— Мы полетим медленно. Я буду показывать.

Машина шла на небольшой высоте над лесом.

Хорошо, что они надели дымчатые очки. Снег ослепительно блестел под солнцем. Мелкое кружево заснеженных ветвей казалось вырезанным из белого мрамора искусным камнерезом. Хотелось дышать без конца, воздух предельно чист и чуть-чуть пахнул свежим антоновским яблоком.

— Взгляни вверх! — сказал Рашков.

Но Герда ничего не увидела. С сумасшедшей быстротой беззвучно мелькнуло что-то серебристо блеснувшее под солнцем и тут же пропало за рекой. Затем раздался острый, постепенно затихающий свист рассекаемого воздуха.

— Межконтинентальная баллистическая, только взяла старт, — пояснил Рашков.

Вот и река. Это искусственный канал, окружающий город. Сейчас он покрыт льдом, а поверх — снегом. Но канал виден сразу: широкая ровная полоса, плавный круг. На нем мелькают черные точки.

Рашков снижает машину. Точки превращаются в лыжников. Блестят под солнцем маслянистые лыжни.

А вот чернеет огромная, расчищенная от снега площадка. Ее кругами обходят конькобежцы. В центре кружатся фигуристы. Движение кажется с высоты медленным.

Герда не завидует им. Она уже твердо знает: все будет ей доступно.

Рука вдруг напомнила о себе: мгновенное покалывание, как бы короткие перемежающиеся спазмы. Там совершается неведомая, неясная ей жизнь. Рука живет. Теперь и на глаз видно: культя стала чуть длиннее.

Весь организм взбудоражен. Бродят соки, кипят неосознанные силы. Понятно: больная рука не изолирована от всего тела, восстановительный процесс охватывает его целиком. Может быть, и от этого душевный подъем, обостренное восприятие жизни. Когда человек выздоравливает, он не пассивно возвращается к исходному положению: мобилизуются все его душевные и физические ресурсы, идет нарастающий, бурный взлет.

За рекой город. Герда жадно смотрит вниз.

Концентрические круги. Сколько их?

Похоже на паутину.

Рашков замедлил ход машины.

Теперь видно отчетливее. Как будто ребристый плоский круг.

Она вглядывается.

Нет, не плоский. В центре круглая площадь. Там каток. Мчатся конькобежцы.

Проследив за направлением ее взгляда, Рашков говорит :

— Летом