Говоря о любви, я думаю только о Романе. Он подарил мне жизнь, полную тепла, чувств, жажды творчества. Он подарил мне саму себя. Я позволила ему это сделать, и ни секунды ни о чем не жалею…

– Ромчик, а тебе известно, что восьмое июля – день поминовения святых Петра и Февронии Муромских? – спросила я мужа, когда уложила Даринку спать и мы остались вдвоем на скамейке под грушей.

– Я даже не слышал о них. Расскажешь – буду знать.

– Петр – муромский князь, Феврония – крепостная. Влюбившись в бедную девушку, князь покинул свой княжий двор и последовал за возлюбленной. Они никогда не расставались и завещали не разлучать их даже после смерти. Вместе они прожили счастливую жизнь и умерли в один день и час. Люди не решились положить их рядом и похоронили в разных гробницах. А на следующее утро влюбленные оказались вместе. Тогда их снова положили порознь, а спустя день они снова были рядом.

Роман помолчал, а потом сказал, глядя мне прямо в глаза:

– Мы тоже проживем вместе всю жизнь?

– Конечно, – кивнула я. – Мы проживем одну жизнь на двоих. А вот насчет того, чтобы умереть в один день и час…

– Зачем нам думать о смерти?! – перебил Роман. – Жизнь прекрасна!

– Да, она просто чудесная и такая длинная!.. – мечтательно сказала я и прижалась к его теплому плечу.

Жизнь – отрезок между рождением и смертью. И она такая непредсказуемая! Иногда течет ровно и спокойно, как большая река. Иногда становится похожей на башню с острым шпилем, иногда на комнату с четырьмя стенами, но без окон и дверей. А бывают моменты, когда человек натыкается на бронированную стальную дверь с огромным замком. И тогда хоть лбом об нее бейся – не открыть. Мне кажется, что люди сами выбирают свой путь по жизни: карабкаться ввысь или стучаться в запертые двери. Или плыть по течению. И вовсе не факт, что течение вынесет тебя на спасительный островок, – можно угодить и в выгребную яму. Жизнь – как сухая стерня: не пройдешь, не уколовшись. И можно всю жизнь гоняться за синей птицей, но так и не поймать.

Я не знаю, как сложится моя жизнь, но уверена в одном: если Роман будет рядом, передо мной откроются все двери, потому что моя любовь – сильная и надежная…

Я беременна на пятом месяце, но все еще играю на сцене.

– Все, – пообещала я Роману. – Последняя роль перед родами…

– Ну разве можно так обращаться со своим здоровьем?! – возмутился он. – Надо и о ребенке подумать.

– Я считаю, что ему хорошо со мной. Искусство вдохновляет, вносит в мою жизнь свежий воздух, не дает увязнуть в быте.

– Не спорю, но ты так вживаешься в свои роли на сцене, что иногда я и сам не могу отличить, где ты, а где твоя героиня.

– Я не умею ничего делать наполовину, – сказала я, беря его за руку. – Разве смогла бы я оставаться собой, если б учила детей в школе и играла на сцене вполсилы, или любила тебя не до конца?..

На зимних каникулах мы съездили на мою родину. Я так давно не бывала там зимой! Стоит нерушимая тишина, таинственно поблескивает мохнатый иней, осыпаясь с деревьев от легких порывов ветра. Снег приятно поскрипывает, словно напевает под ногами, когда я выхожу в сад. Все вокруг прислушивается к этой мелодии. Пар от моего дыхания клубится и оседает на воротнике мелкими кристалликами. Я вслушиваюсь в зимнюю мелодию села. Где-то скрипнула калитка, звякнуло ведро, замычала корова. Над хатами в синее небо струйками поднимается седой дым. Все вокруг искрится, сияет мириадами блесток. Мне хочется дойти до берега, где в немом сне замерли мои подружки-вербы, укутанные белым пуховым одеялом, но ноги по колено увязают в сугробах.

– Сестрички мои, – говорю я им, – не буду тревожить ваш сон. Увидимся летом!..

Отец сейчас работает в колхозной конюшне.

– Марийка, не хочешь завтра прийти ко мне на конюшню?

– А что там интересного?

– У Грома и Молнии родился жеребенок

– Правда?! – я даже всплеснула руками. – На это стоит посмотреть!

Утром я проснулась рано.

– А где папа? – спрашиваю у матери.

– Побежал к жеребенку, не дождался тебя. А ты бы лучше лишний часок поспала.

– Нет-нет! Я к нему, – говорю я и вскакиваю с постели.

Наспех выпиваю чашку молока, надеваю мамины валенки и спешу на конюшню.

Там стоит специфический запах навоза, смешанный с запахами сена и овса.

– Проснулась, Марийка? – ласково улыбается отец. – Вот это – наш Гром.

Подхожу ближе. Гром втягивает ноздрями воздух, оскаливает зубы и негромко ржет.

– Красавец, а не конь, – говорю я и протягиваю ему кусочек сахару, который успела прихватить из дому.

Гром, могучий и норовистый жеребец, косится, но все же берет сахар с руки, легко касаясь теплыми губами моей ладони.

– А где же Молния?

Кобыла тревожно бьет копытами по деревянному настилу стойла. Протягиваю и ей кусочек сахару. Она осторожно, одними губами, принимает угощение. Новорожденный жеребенок уже стоит, его тонкие ножки дрожат. Они такие длинные и красивые, словно выточены из красного дерева, отшлифованного до блеска умелым мастером.

– Какой красавец! – восхищаюсь я.

– Не красавец, а красавица, – поправляет отец.

– А как ее зовут?

– Я решил, что ты сама должна назвать жеребенка.

– У нее такая теплая звездочка на лбу, пусть будет Звездочкой.

– Неплохо, – говорит отец и подкладывает сена Молнии.

Она снова начинает беспокойно бить копытом возле желоба.

– Зачем она это делает? – спрашиваю отца.

– Потому что стала матерью и тревожится за жеребенка.

– Ну, тогда я домой. Пусть немного успокоится, а то молоко пропадет.

– Иди, доченька, иди к матери. Она скучает, когда тебя нет рядом.

Иду домой, а вокруг такая красота, будто я попала в сказочную страну. Солнце уже поднялось над снегами, и его лучи, падая вниз, дробятся на мелкие брызги. От этого все вокруг заблестело, засияло, заискрилось розовым, голубым и густо-синим. Дышу свежим морозным воздухом и не могу надышаться.

Черный день в моей жизни – умерла мама.

Мама, мамочка, родненькая моя мамулечка! Моя любимая, моя самая-самая лучшая! Я хочу найти самые лучшие слова в нашем языке, чтобы сказать их тебе. И нахожу: любимая, милая, ласковая, дорогая… Повторяю их без конца, но ты уже ничего не слышишь…