может идти и речи.

— Разве она не чистокровная?

— Она не полукровка, да, но к обороту не способна. Подробностей я не знаю, но были какое-то психологические проблемы, связанные с насилием.

Айвен после моих слов замолчал, но по напряженному взгляду было видно, что о чем-то крепко задумался.

— Не нравится это мне, Нери, отвар больше не пей, поняла? Возможно, это и есть причина, по которой… Впрочем, не думай пока ни о чем.

Кивнула, а затем замерла, услышав, как заскрипели доски на крыльце. Следом раздалось натужное кряхтение старой входной двери и ржавых петель, грузные шаги Марты до укромного закутка, а после ее насмешливый тон.

— Неймется, нагваль?

— А ты быстро подрастеряла страх, старая.

— Ты верно подметил, что я немолода. Осознала, что осталось нам немного, так что смысла бояться больше нет.

— О чем вы, Марта? — вздрогнула от неприятной дрожи, комом осевшей в животе.

— Вся территория стаи закрыта энергосетью и оцеплена Тенями и бойцами старейшины Утера. Думаете, просто так? Мы все отныне пленники Титуса, так что до страха ли отныне?

— Старейшина Утер пришел на подмогу мне, так что для паники нет причин. Совет разберется с преступлениями вашей стаи.

— Ой ли?

Губы повитухи неприятно изогнулись, а глаза блеснули насмешкой, от которой у меня похолодели конечности и замедлился пульс. А затем раздался оглушающий звук второй валторны — зов для обязательного сбора всей стаи.

Мои кисти ныли, но я опустила рукава платья ниже, чтобы скрыть их красноту. Последние часы, на удивление, не ощущала боли, возможно, из-за пережитого стресса, но сейчас она накатывала волнами, заставляя меня сцеплять зубы и сдерживать стоны. Провела языком по разбитой Титусом губе и сморщилась. Отсутствие регенерации угнетало, а времени приготовить мазь для себя уже не оставалось.

Марта кряхтела, выискивая новую рубаху для Айвена, который щеголял голым соблазнительным торсом, а последний стоял напротив, нависая надо мной и рассматривая мое лицо.

— Иди ко мне, птичка, я залечу твои раны, — вдруг прозвучал его хриплый баритон.

Не успела я опомниться, как мужская рука подцепила мой подбородок, а затем моих губ коснулись его — теплые и сухие. Шершавый язык прошелся вдоль кровоточащей раны. Дернулась от острой боли, но его вторая рука легла на мою поясницу и не позволила мне отстраниться.

Слюна волколаков обладала целебными свойствами, но лечить себя другому мы позволяли лишь самым близким. Возможно, я впустила Айвена в свой ближний круг, раз его самоуправство не вызвало у меня ни капли возмущения.

— Спа… — выдохнула, как только он отстранился, но воздух застрял в горле.

Не отрывая от меня своих бездонных синих глаз, он схватил мою ладонь, плавно задрал рукава и медленно языком провел по горящей и ноющей красной коже кисти.

Втянула в себя воздух с сипением, до сих пор ощущая на губах пряный аромат его губ. Дуновение ветра пошатнуло хлипкую входную дверь, отчего та негромко застучала, пропуская внутрь свистящий поток воздуха. От Айвена повеяло свежим ароматом маков, разбудив во мне приятные воспоминания о цветочном поле близ южной границы, где я часто скрывалась от стаи.

— И вторую руку, красивая, — вдруг оскалился самец, демонстрируя удлинившиеся клыки, из-за чего я сглотнула и сама подняла ее. Мужской взгляд скользил по моей оголенной шее всё то время, пока язык лечебной слюной обрабатывал мои свежие раны, не оставляя после себя ни следа потертостей.

— Я… — произнесла, когда мужчина замер, но не спешил отпускать мою руку. — Со мной такое впервые.

— Тебе не лечили подобным образом раны?

Вопрос, заданный вкрадчиво гортанным тоном, нес в себе подспудную угрозу для тех, кто когда-либо смел так прикасаться ко мне, и я еле заметно улыбнулась, чувствуя собственную значимость.

— Это слишком интимный процесс, такое в нашей стае редкость. Никто и не предлагал, — добавила и пожала плечами, как бы говоря, что меня это не задевало.

Сначала Айвен нахмурился, а затем его лоб разгладился, а в глазах засияло довольство.

— Тем лучше, птичка, я везде буду первым, никто не посмеет более брать то, что принадлежит мне, — прозвучала не то угроза, не то обещание.

Покраснела от самцовой прямолинейности. В волчьих стаях юлить было не принято, основной костяк не был искушен интригами и заговорами, так что я привыкла к грубоватым словам волколаков, но впервые из мужских уст это воспринималось, как ласка.

Между нами вдруг воцарилось неловкое молчание, которое мне отчаянно хотелось прервать. Пока мозг лихорадочно соображал, что сказать, язык действовал, подставляя свою хозяйку и вгоняя меня в краску окончательно.

— А ты? Тебя? — спросила и сразу же провела языком по исцеленной губе.

Мужской кадык дернулся, его рука сжалась на моем предплечье чуть сильнее, а на лице расползлась дразнящая улыбка.

— Что именно тебя интересует, птичка? Зализывал ли кто мне раны? — самец наклонился и перешел на шепот, отчего по моей коже стали распространяться пупырчатые мурашки. — Или будешь ли ты у меня первой?

Последний вопрос смутил, но от его напора я неуверенно покачала головой, не понимая, что именно отрицаю.

— Ни за что не поверю, что у половозрелого самца ни разу не было женщины.

Не знаю, откуда набралась храбрости, чтобы говорить настолько откровенно, но у меня внутри будто ураганом снесло мой хлипкий забор, за которым я прятала свою чувственность.

— Самки были, но особенная может быть только одна, — наклонился и прошептал мне в губы, разделяя со мной свое разгоряченное дыхание. Нагло схватил мою конечность и ладошкой прижал к своей груди, внутри которой стучало его жаждущее большего сердце.

Мои щеки заалели от провокационного намека, явно сравнявшись цветом с лепестками маков, которыми благоухало вокруг нас всё пространство. Правду говорила старейшина Айко: истинная пара пахнет для нас, как дом.

— Нашла. На вас, самцов, одежды не напасешься.

Ворчливый голос Марты разрушил идиллию между нами, я перевела взгляд на незанавешенное окно и отошла на пару шагов вбок, уступая место повитухе, которая, наконец, выбралась из кладовой.

— Не переживай, старая, я возмещу тебе причиненный ущерб приличным кошелем золота, — насмешливо отозвался Айвен, словно только что ничего не произошло, и взял протянутую очередную серую рубаху. Та, которой он прикрыл меня, лежала на моей кровати, и я было открыла рот, чтобы покаяться, что не догадалась вынести ее раньше, но прикусила язык. На ней сохранился мой запах, и если бы нагваль надел