что полями. Советы деловито захватывали власть в центре и на востоке страны, на Урале и в Поволжье, на Севере, объявили о «признании вековых устремлений украинского народа» и в Киеве, как из под земли, явилась некая «рада».

Хорошие вести приходили лишь с юга.

Всевеликое Войско Донское заявило, что новую власть не признаёт, верно присяге, и ждёт государя в Новочеркасске. Не приняли переворот кубанские казаки, терские, уральские. Семиреченское войско, однако, доносило, что среди местных началось «нестроение», нападают на русские деревни, грабят, жгут и убивают, казакам пришлось взяться за оружие. Подтверждали верность престолу губернаторы Ростова и Херсона, богатой Таврии не нужны были никакие большевики.

Всё это лавиной обрушилось на Аристова в станционном буфете, сделавшемся чем-то вроде офицерского клуба добровольцев.

Плавал сизый папиросный дым, буфетчики сбивались с ног, несмотря на присланную подмогу из городских трактиров; Аристов сжал в озябших ладонях стакан обжигающе-горячего чаю, когда голоса в буфете внезапно умолкли.

Кто-то запоздало вскрикнул «господа офицеры!» — однако его сразу же пресёк знакомый уже негромкий голос, низкий, почти бас:

— Вольно, господа. Вольно, не вставайте, прошу вас.

Все, разумеется, всё равно вскочили.

— Вольно, господа, вольно, — вздохнул государь.

Он был во всё той же генеральской шинели, папаха на голове надвинута низко, по моде казаков Атаманского полка.

— А, вот вы где, Константин Сергеевич, — с приязнью, но устало сказал Александр Александрович, завидев Аристова. — Помнится, звал я вас отобедать иль отужинать с семейством моим, да вижу, что и впрямь недосуг вам.

— Ваше императорское величество…

— Оставьте, душа моя Константин Сергеевич; не позвольте ли к вам присоединиться?

Аристов поспешно пододвинул императору стул.

— Благодарствую, — вздохнул тот, садясь. — Знайте же, господа, что Константину Сергеевичу и его кадетам обязан жизнью и я, и наследник-цесаревич, и великий князь Михаил. Вижу, вижу, господин полковник по скромности своей и занятости не счёл нужным рассказывать об этом деле своём и кадет его.

— Ваше императорское величество…

— Об этом после поговорим, и помни, что за Богом молитва, а за царем служба никогда не пропадает, — император позволил себе улыбнуться. — Знаю, что не за награды стараетесь, Константин Сергеевич, но за Россию, как она есть. А потому быть в Добровольческой армии 1-ому кадетскому Александровскому батальону, и быть в нем вам, полковник, начальником.

Глава IV.2

— Благодарю, ваше императорское величество!

— И список всех мальчишек ваших, полковник, мне — как можно скорее.

Две Мишени кивнул.

— Припоминаю, припоминаю — тот юноша, что на стрелковом смотру всех удивил, лет семь назад?..

— Ранен, ваше императорское величество. Кадет-вице-фельдфебель Федор Солонов, дрался геройски с самого начала.

— Дай ему Господь выздоровления! — государь широко перекрестился. — Где он сейчас? В поезде санитарном?

— Так точно, государь.

— Ну, там есть кому присмотреть, — император улыбнулся. — Не удивляйтесь, Константин Сергеевич, кадетов-александровцев я очень даже хорошо помню, вас, голубчик, не исключая. Из ума пока что не выжил. — Он поднялся. — Отдыхайте, господа. Труды нам предстоят великие, но, с помощью Господней, всё переможем.

— Переможем, государь! — раздались выкрики. — Победим! Никак иначе!..

— Иного и не ожидал, — кивнул Александр Александрович. — А вы, Константин Сергеевич — список не позабудьте.

Из дневника Пети Ниткина, 8 ноября 1914, перегон Жлобин — Гомель.

«Когда уходили из Витебска, многие не понимали — зачем, почему, отчего? Особенно Воротников не понимал. Не ведаю, как, но он уже успел познакомиться с некоей местной гимназисткой. Откуда оная гимназистка взялась возле нашего расположения, постичь я не смог.

Пришлось разъяснять гг. кадетам „текущий момент“, как говорят большевики. Что нам нужна настоящая база, опора, фундамент, с большими запасами продовольствия и военного снаряжения — а всё это имелось на складах Одесского военного округа и Всевеликого войска Донского. Обыватели запуганы, хаты у всех с краю, выжидают, а обещания „новой власти“ сладки, многие польстятся, как польстились уже в столицах. Добровольческая армия должна встать на ноги, окрепнуть, собрать силы, стянуть в единый кулак всех верных. А Витебск… что Витебск. Наших эшелонов становится всё больше, следом за нами двинулись и „лепшие граждане“ сего губернского города. Добровольцев тоже прибавилось, хотя не скажу, чтобы особо много — старшие гимназисты, сколько-то отставных военных, жандармские и полицейские чины.

Но — мало, очень мало.

Я всё время сравниваю, как оно выходит у нас и как оно шло у них. Пока что у нас, по крайней мере, на бумаге всё куда лучше. Главное теперь — не повторить тех ошибок, что сделали те добровольцы.

Тех матросов, что попытались нам перехватить, оттеснили в предместья Витебска, но от Москвы, никто не сомневался, явятся к ним подкрепления. Неистовствовала некая „рада“ в Киеве, и оттуда поступили сведения, что эшелоны спешно вооруженных „сичевых стрельцов“ тоже двигаются по железной дороге нам наперерез.

Кто-то удивляется, откуда всё это взялось, а я так ничуть. Любили у нас в столицах всяческих чудаков, с чубами да в шароварах, словно со страниц г-на Гоголя. Вот они и подумали — а чего бы нам самим не запановать, коль такие дела?

Могилев мы прошли, не задерживаясь. Но, если в Витебске нас встречать вышло всё городское начальство, звонили колокола и отслужили молебен, то Могилев словно вымер. Губернский город, как и Витебск, а всё уже изменилось. По окраинам бузил народ с красными знаменами. Лавки закрыты, полиция разбежалась кто куда. Государь разгневался и повелел вывезти всё, что только возможно, всё же военное имущество, не могущее быть спасённым — уничтожить.

У нас на глазах страна замирала. Переставали ходить поезда. Останавливались заводы. Словно неведомая рука повернула выключатель, и вместо яркого света настала кромешная тьма.

Последний из наших эшелонов ещё не покинул могилевской станции, а вслед нам уже стреляли какие-то люди с красными повязками на рукавах. Надо полагать, „рабочая гвардия“; большевики не теряли времени, ни дня.

Всё это время мы идём в головах, мы — 1-ый кадетский Александровский батальон. Нам пожалован особый знак государем, особое знамя, пока что лишь на бумаге, само собой. Новых красно-чёрных погон, конечно, ещё тоже нет. Многие даже не понимают, зачем они нужны — армии ведь приходилось гасить смуту, и не раз. Стараюсь объяснять, как могу.

Наш бронепоезд идёт самым первым. Мы знаем, что нас скорее всего будут ждать в Гомеле и готовимся.

А Слон поправляется, прямо не по дням, а по часам. И сестра милосердия от него не отходит. И смотрит на него… нет, совсем не так, как Лиза Корабельникова, или как Зина моя — на меня. И Слон на неё тоже совсем не так глядит, как на ту же Лизавету…»

Две Мишени собрал на бронепоезде всю первую роту. Хотя какая ж это рота, двух полных взводов и тех не