– С тобой всё в порядке?

– Да. Но я понимаю, что наши отношения тебя не вполне удовлетворяют.

Я видел, что утомляю ее.

– О каких отношениях ты говоришь, Эл? Ты меня никогда не целуешь, не держишь за руку, мы видимся пару раз в неделю – и в основном в присутствии моего отца.

Она произнесла это очень спокойно и без упрека.

– Я хотел бы всё изменить.

– Представишь меня своей матери?

Вопрос застал меня врасплох.

– Зачем? К моменту нашей свадьбы она уже подохнет!

Венди посмотрела на меня исподлобья, с тревогой.

– Почему ты так говоришь?

– Она столько пьет, что долго не протянет.

– Но ведь я должна с ней встретиться, разве нет?

– Нет.

Несколько минут мы молчали. Окунув нос в мороженое, Венди спросила:

– И когда ты хочешь пожениться?

Ее согласие меня удивило.

– Не знаю… А ты?

– Я хочу свадебное платье. Думаешь, мы сможем себе такое позволить?

– Я достану денег, Венди.

– Хорошо, что мы оба католики, правда?

Дату мы не назначили. После обеда я снова приступил к работе и всё оставшееся время наблюдал тупую молодежь без гроша в кармане, но с голубой мечтой о шикарном мотоцикле. После закрытия я чувствовал себя неважно и вместо пьянки в баре решил прокатиться до Орегона и вернуться на следующий день утром.

Вечером стало свежо. Я поехал по дороге сто один. Вместе со мной, в основном в Канаду, неслись, словно по рельсам, грузовики с одним-двумя кузовами. Я мечтал добраться до Сиэтла, затем до Олимпии, пересечь границу, увидеть Ванкувер, побывать в самых отдаленных частях Аляски. После ремонта дорог я знал, каких усилий стоило протаранить почву и положить асфальт, сколько на это угроблено жизней и потрачено тонн динамита. Я чувствовал гордость и глубокую причастность к общему делу. Я набирал скорость, не заботясь о правилах. Я, туша в сто тридцать килограммов, управлял мотоциклом «Харли» весом все четыреста, с невероятно мощным двигателем. Ветер давил на мои руки, словно тяжелый груз, но мне было плевать: я мечтал только о свободе.

К двум часам утра я увидел границу Орегона; к тому моменту я уже практически спал с открытыми глазами, наглотавшись кислороду и убаюканный шумом машин. Я знал, что пора возвращаться, но какие-то высшие силы заставляли меня ехать дальше, преступая закон. Бензина осталось мало, и я покинул магистраль. Заправившись, двинулся в противоположном направлении. Мое пари потеряло всякий смысл. Оно вдруг показалось мне смехотворным.

Я успокоился – и не потому, что устал. На приличной скорости я ехал до Пеппервуда[73]. Затем вырулил на дорогу, вдоль которой росли деревья-великаны, головами утыкающиеся в звездное небо. Под ногами было темным-темно, как в погребе моего дома, в детстве. Я старался смотреть перед собой и не думать, но шумы страшной адовой печи всплывали в сознании, словно я возвращался в Монтану. Я поднял голову, вдохнул свежего воздуха – и вдруг у меня под колесами мелькнула маленькая лань. Я не затормозил. Я переехал животное и внезапно сам оказался под колесами собственного мотоцикла.

Тяжелое падение помогает ощутить собственный вес. Сначала я думал, что отделаюсь царапиной, потом – что умру; оба варианта меня устраивали. Мотоцикл лежал на боку; фары светили, словно факелы в ночи. Я видел свою левую согнутую руку и вывихнутую ногу. За удивлением и острым чувством собственного бессилия последовала боль. Наступила тишина, и я почувствовал, как жизнь дала мне пинок под зад. Затем ко мне вернулся инстинкт самосохранения, и я отполз в сторону, чтобы меня случайно не сбила машина. Увы, первая машина появилась с первыми лучами рассвета. Из нее вышел лесничий. Его лицо не выражало ничего. Он долго разглядывал мертвую лань, затем встал, уперев руки в боки, и обратился ко мне:

– Хорошо ты расправился со зверем. – Затем лесничий вынул пачку сигарет и закурил. – Впрочем, ты сам еле живой. И слава богу. Много переломов?

– Нога и рука.

Мужик наклонился над мотоциклом.

– Сам я его отсюда не вытащу. Ты совсем не можешь помочь?

Глупый вопрос.

– Я не могу погрузить тебя в свою машину.

В итоге лесничий отправился за помощью в деревню в тридцати двух километрах от места несчастного случая.

Обездвиживание очень мне помогло. На несколько дней я от себя избавился и культурно провел время в палате больницы Гарбервиля[74]. Венди не поняла, почему, предложив ей руку и сердце, я отправился на край света.

– Что ты вообще там делал, Эл?

– Не знаю, Венди. Мне хотелось подышать воздухом. Иногда мне надоедает Санта-Крус, туман, океанский берег. Меня непреодолимо тянет в дорогу. Я радуюсь, когда это ощущение проходит. Но так было всегда, Венди.

– И когда мы поженимся, тоже будет так?

– Не знаю, Венди. Я никогда не был женат. Как твой отец?

– Я видела его мельком: он занят. Кого-то снова убили.

– Снова?

– Да, девушку из Эптоса. Она ловила машину, направлялась в сторону Монтерея. Ее нашли у скалы за Кармелом. Ей тоже выпустили кишки, как и той, первой, а в кармане нашли записку.

– Что там было написано?

– Бред сумасшедшего. Мол, божественный голос велел принести в жертву одиннадцать женщин, чтобы спасти Северную Калифорнию от землетрясения. Парень просто повинуется божественному голосу. С его точки зрения, убийство одиннадцати женщин по сравнению с возможной смертью тысяч человек – приемлемое условие. Этот сумасшедший просит полицию смириться. Когда тебя выпишут, Эл?

– Через две недели, если мать отправит мне немного денег.

После операции на руке и на ноге меня посетил шериф. Он выглядел озабоченным.

– Значит, тебя досрочно освободили?

Сложно было отрицать очевидность.

– Ты хотел сбежать в Канаду?

– Сбежать?

– Это я у тебя спрашиваю. Ты уверен, что не натворил глупостей, прежде чем пустился в путь?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что поблизости орудует маньяк-убийца.

– Я в курсе. А еще я знаю главу уголовного розыска Санта-Круса и собираюсь жениться на его дочери. И, к вашему сведению, это я в первый раз отвез Дигана на место преступления. В тот день мы с ним и с его дочерью катались на мотоциклах близ Кармела, если вас это интересует.