Правоприменительная практика по этим статьям такова, что фактически любое (около)политическое высказывание – на митинге, по радио или по ТВ, в газете или в Интернете, в социальных медиа, на плакате/демотиваторе – может стать (и становится!) основанием для уголовного преследования. Причем поводы порою выглядят, мягко говоря, крайне сомнительными.

Например, весной 2016 г. суд в Костроме приговорил местного жителя к двум годам в колонии строгого режима за исполнение песни (!) экстремистского содержания, которую он спел «на публике в подвале (!)» многоквартирного дома. История смехотворная, но срок-то самый что ни на есть реальный!

Судя по динамике числа осужденных за «экстремистские» слова и лайки – 2012 г. – 208 человек, 2013 г. – 309, 2014 г. – 414, 2015 г. – 544 (данные судебного департамента Верховного суда РФ) – ситуацию можно охарактеризовать как сознательно проводимую и расширяющуюся репрессивную политику. Стартовав в качестве противодействия революционной активности 2011–2012 гг., она в течение трех-четырех лет превратилась в инструмент запугивания общества как такового с целью отбить у него любую охоту к публичной активности.

Известный российский политолог Владимир Гельман назвал это кремлевской «политикой страха», призванной не только и не столько наказать оппозицию, сколько воспрепятствовать расширению ее поддержки[69].

Именно в запугивании общества первостепенный смысл принятого Госдумой и Советом Федерации в июне 2016 г. «антитеррористического пакета» Яровой – Озерова, открыто нарушающего основные конституционные права, в частности свободу передвижения и неприкосновенность частной жизни. Вполне в сталинском духе законодательные поправки понижают до 14 лет минимальный возраст ответственности за «террористические преступления» (которые в России, как я уже показал, включают, говоря языком Оруэлла, «мыслепреступления») и вводят уголовную ответственность за «несообщение о преступлении» (Павлики Морозовы, ау!).

Как известно, эффективнее всего запугивает репрессивная политика, в которой люди не могут усмотреть логики, критериев и смысла. Именно так и выглядит преследование «экстремистов» в Российской Федерации.

Еще одним важным направлением системы государственных репрессий стало ограничение деятельности некоммерческих/неправительственных организаций (НКО/НПО) в России. Мотив в данном случае носил исключительно конспирологический характер: власть исходила из того, что деятельность значительного числа НКО, в первую очередь гражданской и правозащитной направленности, (со)финансируется из-за рубежа и потому по определению носит антивластный характер, будучи направленной на подготовку свержения режима. Другими словами, НКО рассматриваются Кремлем как создаваемая и финансируемая Западом инфраструктура грядущей «цветной» революции в России. (В подтверждение масштабов «подрывной» деятельности НКО любят приводить данные об их зарубежном финансировании: в 2014 г., по данным Минюста, оно превысило 70 млрд рублей.)

Поскольку банальное закрытие НКО выглядело бы чересчур грубо, недемократично и странно, то даже не стесняющая себя приличиями российская власть предпочла иной, обходной путь: не закрывать связанных с Западом НКО, а скомпрометировать и затруднить их деятельность в России.

С этой целью в июле 2012 г. Госдумой были внесены поправки в закон «О некоммерческих организациях», вводившие понятие «иностранного агента». (В российском культурно-историческом контексте этот термин автоматически вызывает исключительно негативные ассоциации и формирует презумпцию недоверия.) Согласно поправкам, статус «иностранного агента» распространялся на НКО, которые занимались на территории России политической деятельностью и получали финансирование/материальную помощь из-за рубежа. При этом поправки не предусматривали закрытия подобных НКО, а требовали лишь регистрации в Минюсте и указания ими статуса «иностранного агента» во всех публикациях в СМИ и в Интернете.

Проблема, как это типично для России, состояла в крайне расплывчатой трактовке законом «политической деятельности». Фактически под нее подверстывалась вообще любая общественная и гражданская активность. Причем расплывчатость формулировок выглядела не столько недоработкой законодателей, сколько преднамеренной с целью безбрежно расширительного толкования закона. Власть получала в свои руки еще одну законодательную «кувалду», позволяющую вбивать в землю любые организованные формы гражданской активности.

Показательно, что прокуратура направляла требования о признании себя «иностранным агентом» благотворительным, экологическим и общественным организациям, в частности, «Помощи больным муковисцидозом», «Муравьевскому парку устойчивого развития», «Союзу охраны птиц России», историческому обществу «Мемориал» и др. В конечном счете из 4108 НКО, получавших иностранную помощь, лишь 52 организации (то есть 1,3%) получили статус «иностранного агента» (данные весны 2015 г.; вряд ли ситуация к настоящему времени существенно изменилась). Но даже в этом «черном» списке потенциальных подстрекателей «цветной» революции большинство организаций оказались незаслуженно, вследствие размытой до безбрежности трактовки понятия «политическая деятельность»[70].

Получается, что, несмотря на все попытки российских охранителей разыскать «матерых вражин», вставляющих палки в колеса телеги государственной власти и разжигающих пламя революции, оных почти не оказалось.

Однако в данном случае важен не столько результат, сколько процесс: целенаправленное формирование государством такой общей атмосферы, при которой любая гражданская активность оказывается рискованной и чреватой если не преследованием, то назойливым и неблагожелательным любопытством. Согласимся, трудно заниматься даже самой невинной и благородной деятельностью, если из-за вашей спины все время выглядывают разного сорта надзирающие инстанции: не погнались ли вы за длинным долларом, не пытаетесь ли вы заботой о землеройках, выхухоли и больных детях раскачать ладью российской государственности.

Но если «иностранным агентам» надо было лишь зарегистрироваться в таком статусе, то «нежелательные иностранные и международные неправительственные организации» (соответствующий закон был принят в 2015 г.) вообще прекращали свою деятельность в России. В «черном списке» закоперщиков революции в России на март 2016 г. числилось пять организаций[71]. В целом же в «стоп-лист» нежелательных в России иностранных организаций Совет Федерации РФ включил более дюжины организаций, часть из которых свернула свою деятельность в России, не ожидая попадания в списки Минюста[72].