Рассчитывать на победу на общенациональных выборах – парламентских или президентских – оппозиция вряд ли могла. Maximum maximorum – сформировать фракцию в Думе, причем не самую влиятельную. Но парламент в России маловлиятелен – и это еще лестная для него характеристика.

Таким образом, лишь чудо – но никак не честные, справедливые и конкурентные выборы – могло даровать реванш над «кровавой гэбней» и возвращение к «демократическим идеалам начала 1990-х гг.». В сущности, любая революция и есть чудо – событие, обнуляющее ставки и позволяющее начать игру заново. Но, чтобы чудо случилось, необходимы воля и желание рискнуть.

В августе 1991 г. у российской оппозиции коммунистическому режиму был не просто безусловный и безальтернативный лидер. Важнее, что Борис Ельцин представлял собой настоящее «политическое животное»: у него была чудовищная политическая интуиция и колоссальная воля к власти. Ну и, честно говоря, ему очень, очень везло.

Вспоминаю рассказ покойного Георгия Хосроевича Шахназарова (светлая ему память!), мудрого и обаятельного помощника последнего советского лидера Михаила Горбачева. После скандальной отставки Бориса Ельцина с поста первого секретаря московского горкома партии, составившей ему яркую и донельзя мифологизированную репутацию политического оппозиционера, «Шах» (такое уважительное прозвище было у Шахназарова в партийных кругах) предлагал Горбачеву сослать Ельцина послом в какую-нибудь забытую богом и Москвой далекую страну. Мол, страдающий пьянством Ельцин там сопьется вусмерть и никогда более не представит никакой политической угрозы. На что Горбачев ответствовал приблизительно так: этот сбитый летчик больше не взлетит. (Впоследствии Горбачев в личной беседе с автором этих строк весьма красочно и образно признал, что очень недооценил Ельцина.)

Так или иначе, во главе антикоммунистической оппозиции России в августе 1991 г. оказался волевой, безжалостный, хитрый и рисковый человек. Да еще и абсолютно изоморфный российской глубинке: провинциал, уралец, пьет, косноязычен – в общем, свой, народный донельзя! Не будь Ельцина, никакого «чуда августа 1991 г.» не случилось бы. Точнее, просто некому было бы воспользоваться открывшимся шансом.

Вполне очевидно, что ни Гавриил Попов, ни Анатолий Собчак, ни любой другой из когорты демократических витий не мог даже рядом встать с Борисом Ельциным – и не столько по популярности, сколько по политическому чутью и воле к власти. Но у них хотя бы был драйв и понимание, что назад хода нет.

А вот на рубеже 2011–2012 гг. среди лидеров оппозиции не оказалось вообще никого, отдающего отчет в происходящем и открытого к политическому риску. Готового взять ответственность на себя.

Технологии контрреволюции

Если для оппозиции старого разлива август 1991 г. казался сладостным, кружившим голову, как шампанское, воспоминанием о чуде, то для их оппонентов тот же август 1991 г. был самым кошмарным воспоминанием. Напоминанием о тотальном провале, неспособности что-либо сделать и пережитом страхе перед люстрацией. Это воспоминание, без преувеличения, стало сильнейшей психологической травмой, обусловившей и обуславливающей поведение одной из доминирующих группировок российской элиты – выходцев из КГБ, «чекистов». Nevermore! – никогда больше не допустить повторения кошмарного 1991 г. Приблизительно так можно сформулировать кредо этой профессиональной корпорации.

Но, как известно, генералы всегда готовятся к прошлым войнам. Вспышка революционной активности декабря 2011 г. застала Кремль врасплох и на первых порах ввергла в растерянность. Характерно, что виновников происходящего власть искала не в собственных действиях, например, в наглой и циничной манере проведения избирательной кампании, очковтирательстве, фальсификациях и подтасовках при подсчете голосов, а в инспирированном извне заговоре. И если власть в течение месяца-полутора опамятовалась, то заслуга в этом в первую очередь оппозиции, которая бездарно профукала уникальный политический шанс 10 декабря 2011 г., а в дальнейшем, вместо того чтобы наращивать темп и давление на растерявшуюся власть, поспешила разъехаться на зимние каникулы.

Еще раз повторю: для Кремля именно это обстоятельство – каникулярный загул оппозиции – стало убедительным сигналом, что оппозиция за власть бороться не решается, а занимается лишь имитацией борьбы. Но страх, пусть и на короткое время, успел вновь посетить власть и заставил ее мобилизоваться.

Президентская кампания Владимира Путина, несмотря на отсутствие у него сколько-нибудь серьезных оппонентов и предрешенность результата, была проведена в крайне энергичной и наступательной манере, а сам Путин выглядел, как никогда, отмобилизованным. Симптоматичная деталь: слезы радости на глазах избранного президента в послевыборную ночь с 4 на 5 марта 2012 г.

Однако в данном конкретном случае интересна не столько избирательная кампания Путина – по своим методам и приемам она была довольно банальна, – сколько политические технологии, нейтрализовывавшие действия оппозиции.

Власть купировала революцию, смогла ее остановить отнюдь не только благодаря репрессиям, полицейскому насилию и административному давлению. В первую очередь ей удалось скомпрометировать и расколоть оппозицию.

Справедливости ради отмечу, что сделать это было не так уж сложно по причине крайней непривлекательности оппозиционных вожаков для подавляющего большинства населения России. Во главе оппозиции оказались преимущественно малосимпатичные личности, ассоциировавшиеся в глазах общества с тяжелейшими и крайне непопулярными реформами 90-х годов, или же скандалезные шоумены.

Поделюсь характерным встроенным наблюдением. После каждого из крупных митингов, проходивших в Москве, мне звонили друзья, гражданские активисты из разных городов России и говорили приблизительно одно и то же: вот там у вас, в Москве, по телику на митинге показали Касьянова, Кудрина, Немцова, Собчак, Шендеровича, Явлинского и др., так мы здесь не сможем больше людей вывести на манифестации; люди нам говорят, что не хотят возвращаться в 90-е годы, что не намерены поддерживать «реформаторов» и сомнительных шоуменов.

Не то чтобы среди оппозиции не было новых лиц – конечно, они появились, – но телевидение фиксировало внимание именно на тех, кто вызывает в российском обществе устойчивую аллергию. А их негативная аура распространялась и на оппозиционеров, не имевших никакого отношения к 90-м годам с их сомнительными реформами и массовым обнищанием.

В данном случае российская пропаганда весьма эффективно использовала прием, который называется трансфером или переносом. Суть его состоит в ассоциации человека, группы, явления, факта с другим человеком, группой, явлением, фактом. Причем в результате трансфера можно вызывать как положительные, так и отрицательные ассоциации.

Несмотря на академическое название, на практике это выглядит весьма немудрено. Вот люди, вызывающие негативные ассоциации или имеющие скандалезную репутацию: Касьянов, Немцов, Собчак. Телевидение покажет их, сопроводив картинку какой-нибудь хлесткой уничижительной характеристикой: «Миша два процента», «наураганивший в 90-е годы Немцов», «скандальная телеведущая Ксюша Собчак». А затем последуют кадры, где эти люди держатся за руки с Навальным, Удальцовым, Яшиным. И все это будет сопровождаться соответствующими комментариями. Например, «вот поклонник Ленина, оппозиционер Удальцов, держится за руки с капиталистом Касьяновым, известным под прозвищем „Миша два процента“, и нежно воркует с одетой в норковую шубу либералкой и скандалисткой Собчак». Вывод, к которому телевидение подталкивает зрителей: говоря языком Бориса Ельцина, что тот, панимаишь, оппозиционер, что этот[62].