Подобной заведомо проигрышной ассоциации было бы несложно избежать, отстроившись от оппозиционеров старой генерации. Публично заявить что-то вроде: новая оппозиция не нуждается в старых дрожжах и устремлена в будущее, а не смотрит в прошлое. Оппозиционных лидеров новой формации было более чем достаточно. Более того, автору этих строк доподлинно известно, что подобные предложения время от времени раздавались. Но восприняты не были.

Однако самое интересное, что даже успешно нагнетавшаяся пропагандистской машиной публичная компрометация оппозиционной головки и оппозиции в целом (по принципу: какие у вас вожди, такие и вы сами) не имела особого значения для потенциального исхода революции.

Еще раз повторю: всегда и везде революции делались активным меньшинством, весьма незначительным и даже микроскопическим по своей доле в численности населения. Конечно, лучше, если это большинство относится к революционерам положительно, а не отрицательно, но принципиального значения это, как ни странно, все равно не имеет. Большинство в любой стране и в любую эпоху вообще воздерживается от участия в радикальном политическом действии – а революция, конечно же, апофеоз радикального политического действия, – что совершенно нормально с психологической точки зрения. Большинство людей настроено конформистски и не решается нарушить статус-кво, даже если он им не нравится. Рискованную честь пренебрежения социополитическим статус-кво большинство всегда передоверяет нонконформистскому меньшинству. А в случае победы последнего начинает адаптироваться к новому статус-кво.

Надо отдавать себе ясный отчет в том, что революция – не выборы. И мнение большинства относительно революционеров и их целей не имеет ровно никакого значения, как бы цинично сие ни звучало. Имеет значение только победа или проигрыш революционеров и их способность удержать власть в случае победы. А удерживать власть можно и против воли большинства, как это небезуспешно демонстрировалось в ходе ряда революций, включая Великую французскую, Великую русскую 1917 г. и буржуазную революцию в России 1991 г.

Мысля в стратегических категориях, революционерам нет нужды перетягивать на свою сторону большинство общества. Нельзя быть сильным всегда и везде. Надо обеспечить решающее преимущество над силами старого режима в конкретной ситуации, в конкретном месте, в конкретное время.

Поскольку большинство революций в мире разворачивалось по так называемому «центральному типу», то есть начиналось с победы в столице (таковыми, кстати, были и все русские революции), то для революционеров критически важно обеспечить превосходство в национальной столице. В этом отношении ситуация декабря 2011 г. выглядела для революционеров как нельзя более благоприятно.

В сжатые сроки им удалось мобилизовать для участия в московских акциях несколько десятков тысяч (до сотни тысяч) человек. Это немного, даже ничтожно мало по отношению к общей численности населения российской столицы, но более чем достаточно для создания плацдарма – «пятачка свободы» – в городе. Тем более что среди этих десятков тысяч было по крайней мере несколько тысяч человек (минимальная оценка – две-три тысячи), изначально нацеленных на самые активные действия и способных выступить их запалом.

Не менее важно, что в момент начала протестов большинство населения российской столицы воспринимало разворачивавшуюся на их глазах революционную динамику весьма позитивно. Почти половина москвичей (точнее, 46%) так или иначе одобряла протестные акции при четверти отнесшихся к ним отрицательно и еще 22% затруднившихся определить свое отношение или уклонившихся от ответа[63]. То есть в случае перехода революционеров к наступательным действиям имелся колоссальный резерв для расширения их поддержки.

Резюмирую: хотя возможность компрометации оппозиционного движения была заложена в самом составе его руководства – и это обстоятельство контролируемая властью пропагандистская машина отработала на все 100%, – в принципе для динамики революции подобная компрометация особого значения не имела. Для победы революции «центрального типа» поддержка оппозиции в Москве была более чем внушительной. В данном конкретном случае все упиралось не в политическую «пехоту» и в резерв, а в принципиальную неготовность оппозиционного штаба к генеральному сражению. У него не оказалось ни воли к власти, ни воли к борьбе.

С точки зрения власти несравненно более важной задачей, чем компрометация оппозиции, был ее раскол. На рубеже 2011–2012 гг. в российской политике сложилась уникальная, беспрецедентная коалиция – объединение против власти всех без исключения отрядов несистемной оппозиции. В одних рядах оказались либералы, левые и русские националисты.

Ничего подобного в российской политике не наблюдалось на протяжении почти двадцати лет, с рубежа 1980–1990 гг. прошлого века, когда антикоммунистическая коалиция «Демократическая Россия» объединила под своим зонтиком либералов и демократов, социал-демократов и левых некоммунистического толка, а также крайне немногочисленных в то время русских националистов-либералов. После падения коммунистического режима эта коалиция распалась, а три ее составляющие впали в состояние политического конфликта. Особенно непримиримыми выглядели отношения между демократами и русскими националистами, где не то что сотрудничество, но даже сближение казалось невозможным. И вдруг они оказались в общих рядах.

Для власти в целом и органов правопорядка в частности это была очень плохая новость в двух отношениях. Во-первых, в собственно политическом: ожил призрак коалиции, успешно протаранившей в свое время коммунистическую власть. А поскольку многие из нынешней власти в то время служили в организации, которая именовалась «щитом и мечом КПСС», то для них крушение коммунизма было еще и очень личной историей бесславного поражения и пережитого страха. И этот преследовавший их ночной кошмар вновь стал облекаться в политическую плоть.

Второй аспект коалиции носил скорее инструментальный, но не менее пугающий власть характер. К тому времени у националистов сложилась репутация политического течения, готового к уличным столкновениям и обладающего значительным контингентом подготовленных уличных бойцов. Репутация эта питалась так называемым «восстанием Спартака» – массовым выступлением футбольных болельщиков на Манежной площади 11 декабря 2010 г., когда ОМОН откровенно испугался пойти на разгон десятка тысяч разгневанных и воинственно настроенных молодых людей.

Здесь сразу же стоит внести важное уточнение: хотя футбольные болельщики в России настроены в значительной части националистически, равно как футбольные болельщики многих других стран мира, это вовсе не означает, что они являются членами националистических организаций или находятся в сфере влияния подобных организаций. Другими словами, футбольные болельщики сами по себе, а националисты – сами по себе. И выступление на Манежной площади 11 декабря 2011 г. было организовано именно так называемыми спартаковскими «фирмами» (организованными группами болельщиков «Спартака»), протестовавшими против попытки правоохранительных органов замять убийство спартаковского болельщика Егора Свиридова, но никак не русскими националистами.